как надо) и прочими охотничьими трофеями. Над ними доминировали два портрета маслом, изображавшие дюжего мужчину сурового вида, словно бы пытавшегося скрыть распиравшую его радость. На портрете слева он стоял в полном охотничьем снаряжении, в одной руке ружье, в другой — связка мертвых фазанов. На портрете справа он сидел в деловом костюме, с ручкой в руке, поднимая взгляд от документа.
— Как вы знаете, я очень доволен фрагментами о моих предках, — сказал Бивел перед тем, как мы вышли из гостиной. — Теперь вы, вероятно, сможете описать лицо отца. Все же не такая уж плохая мысль эта прогулка по дому. Если подумать, чтобы по-настоящему понять семейную историю, вы должны посетить «Ла Фьезолану». Вот где обитает наш дух. Я распоряжусь об этом.
— Спасибо. Это будет чрезвычайно познавательно.
Он этого так и не сделал.
Галереи, чайная комната, залы, камерная библиотека, кабинеты, столовые, маленькая приемная. Бивел был необычайно сдержан, и его поспешные шаги давали понять, что ему не терпится завершить экскурсию.
— Многие наши картины находятся сейчас в различных музеях, — сказал он, кивнув на голую стену. — Таково было желание миссис Бивел: чтобы они радовали публику.
— А еще что-нибудь вы меняли в обстановке в последнее время?
— За исключением контор внизу и отсутствующих произведений искусства, все, в общем-то, остается нетронутым. В память о Милдред.
Мы поднялись на второй этаж.
Бальный зал, опять галереи, спальни. Музыкальный салон, оказавшийся обычной просторной гостиной с пианино и арфой, — ничего похожего на домашний концертный зал из романа Ваннера. Библиотека с рядами книг в роскошных переплетах, протянувшимися на недосягаемой высоте, была предназначена не для читателя. И мне никак не удавалось различить заботливую руку миссис Бивел. Возможно, Эндрю Бивел ошибочно принимал покорность супруги за теплоту? Бивел остановился у двери в коридоре со стороны парка.
— Это комнаты Милдред, — сказал он внушительно.
Мы, потупившись, смотрели на порог как на могилу. Выдержав подобающую паузу, я решила, что можно снова проявить разумную дерзость.
— Мне бы очень помогло увидеть, как она жила. Я бы нашла столько вдохновения в ее вещах. Ухватила бы важные мелочи, повседневные детали, которые добавят жизненности. Правдоподобия.
— Вы можете осматривать весь дом, но эта дверь останется закрытой.
— Простите, пожалуйста. Я только…
— Не нужно извиняться. Я понимаю ваше любопытство. Но некоторые вещи я хотел бы оставить при себе.
Бивел молча повел меня дальше по дому. В какой-то момент я нарушила молчание:
— В одну из наших последних встреч вы поделились детскими воспоминаниями о матери. И упомянули, что их с Милдред, помимо любящей натуры, объединял интеллект. Вы сказали, что обе они были очень умными женщинами.
Он остановился и посмотрел на меня. В его глазах мелькнуло что-то похожее на раздражение. Но на этот раз я не почувствовала, что оно относится ко мне. Он пошел дальше, я — за ним.
— Как, по-вашему, проявлялся интеллект Милдред?
— Ну, вы понимаете. Бесчисленными неуловимыми способами. Нелегко вести такой дом, со всей этой прислугой и прочим. И ее вкус к музыке, конечно. Но мы это уже обсуждали и охватили все, что может пригодиться для книги. К тому же, если честно, нужно быть весьма одаренной личностью, чтобы составить мне пару. — Он рассмеялся одними ноздрями. — Нелегко. Не так-то легко составить мне пару. Может, стоит включить это в книгу? В умеренно юмористическом ключе. Да и потом, знаете, вы и сами не обделены умом.
Я почувствовала, как у меня краснеют щеки, и мне расхотелось подзуживать Бивела.
Мы поднялись на третий этаж, последний. Всю заднюю часть занимали комнаты для прислуги; передняя, выходившая в парк, предназначалась для гостей.
— Немало человек (среди них много известных личностей) гостили здесь за долгие годы. Возможно, нам стоит привести несколько имен в книге. Полагаю, читателям нравится слышать такое. Хотя, сказать по правде, ни Милдред, ни я не любили, когда кто-то подолгу гостил. Чем больше люди участвуют в вашей повседневной жизни, тем больше они чувствуют себя вправе распускать сплетни о вас. Меня всегда это поражало. Казалось бы, близость должна порождать доверие.
— Вы хотите сказать, что даже друзья сплетничали о вас с женой?
— Друзья-то в первую очередь. В их понимании это и есть дружба: свободное обсуждение вашей персоны.
Я ухватилась за возможность выяснить, как он отреагирует, если украденные фрагменты его вымышленной биографии всплывут в печати:
— И вы реагируете на все эти сплетни и слухи так же серьезно, как и на Ваннера с его книгой?
— Ну что вы. Я бы не смог заниматься бизнесом, если бы отвечал на каждую галиматью, опубликованную в какой-нибудь паршивой газетенке. Отслеживать все сплетни и опровергать их отнимает слишком много времени. Но Ваннер — другое дело. То, что он написал о моей жене и обо мне, — это другое. И его влияние другое. Но я буду вам признателен, если впредь вы не станете произносить его имя.
Экскурсия подошла к концу. Бивел вернулся в свою домашнюю контору, а меня проводили к выходу. Больше меня не волновали украденные бумаги. В конце концов, я бы могла составить пару Бивелу.
Я пришла пораньше в кафе с газировкой, чтобы занять безопасное место: на виду и поближе к двери. Однако, едва войдя, я сразу увидела человека без галстука все в том же костюме в тонкую полоску. Он сидел за самым уединенным столиком и ел мороженое с орешками и сиропом. В кафе почти никого не было, но за стойкой несколько детей пили молочные коктейли, и я воспрянула духом. Там, где дети пьют молочные коктейли, не случится ничего плохого. Я направилась к человеку без галстука и присела напротив него.
— Надеюсь, там мои страницы, — сказал он, указав длинной ложечкой на мою сумочку.
— Откуда мне знать, что на этом все кончится? Откуда мне знать, что вы меня оставите в покое?
— Ну, радость моя. — У него был полон рот мороженого, отчего страдала дикция. — Вам просто придется мне поверить.
И неожиданно, глядя, как он уминает мороженое с орешками в кафе с газировкой, я все поняла. Теперь, увидев его в естественной обстановке, я поняла, что он никакой не махинатор, работающий на нечистоплотную газету, правительство или еще какую высшую инстанцию. Это простой бруклинский парень. Сидит и лопает мороженое в своем единственном приличном костюме.
— Значит, так. — Я сунула руку в сумочку. — Вот десять баксов.
При виде денег он застыл и перестал жевать.
— Я знаю, кто тебя сюда послал, — сказала я. — Назови его имя, и десять долларов — твои. А не то
