С одной стороны, он признавал за собой некоторые познания по части богословия и права; однако он не знал, как применить их к данному случаю. Инквизиция уклонялась от руководящей роли. Приходилось самому решать дела.
Между тем Инквизиция выиграла таким образом всего лишь несколько месяцев. В конце концов слишком долго молчавший трибунал принужден был ответить на настойчивые запросы мирян и нунция Рангони и сформулировать свое решение. Дальнейшие переговоры относятся частью уже к 1606 г. Хотя они велись после событий, здесь еще не рассказанных, но мы принуждены несколько нарушить хронологический порядок. От этого только выиграет внутренняя связь изложения.
Марина, обрученная в Кракове, должна была со своим родителем отправиться к жениху и принять в Кремле венчание на царство. Дмитрий предвидел известные литургические затруднения; он опасался оскорбить православных и весьма тревожился этим. 15 ноября 1605 г. Бучинскому было поручено, как мы помним, просить у Рангони для Марины три разрешения: причаститься в день венчания из рук православного патриарха; посещать православные церкви; поститься не по субботам, а по средам. Нунций эти вопросы признал выходящими за пределы его компетенции. Он предоставил их решение курии и с величайшим спокойствием ожидал ответа из Рима.
Не так-то легко было сохранить хладнокровие Мнишекам. Бучинский сообщил сандомирскому воеводе о всех своих затруднениях, и тот начал беспокоиться. Правда, он горячо желал короны для своей дочери; но купить ее ценой отступничества ему совсем не улыбалось. Он видел лишь одно средство для того, чтобы действовать впредь со спокойной совестью: необходимо было добиться самых широких папских разрешений, и притом как можно скорее. И вот воевода пускается в казуистику. Он собирает у нунция богословов: кардинала Мацейовского, отца Савицкого и какого-то бернардинца, по всем предположениям, отца Анзерина. Предварительно им был предложен следующий вопрос: «Имеет ли папа право, в силу своей власти, дать Марине просимые ею разрешения?» Ученое собрание высказалось утвердительно. В его глазах все сводилось к простому communicatio in sacris с некатоликами. И так как, говорилось далее, подобное общение не возбраняется самим Богом, то, следовательно, оно возможно и в силу канонического права. А здесь папа является полным хозяином, лишь бы дело не грозило смутой, соблазном или чем-либо подобным. В силу такого толкования, принимая причастие из рук патриарха, Марина могла бы заявить, что она не намерена изменить своей вере. Это вполне удовлетворило бы католиков; да и православные не нашли бы здесь ничего предосудительного.
Однако же смелые богословы были не вполне уверены в своей правоте; еще менее надеялись они так просто уладить дело. Поэтому они и советовали хлопотать одновременно в Риме и Москве: так можно было иметь гарантию с обеих сторон. Дмитрию можно было бы внушить, чтобы он не настаивал и отказался от требуемых разрешений: пусть сам поступает, как ему велит совесть, но зато пусть и уважает чужую свободу. На папу надлежало действовать иным путем: подчиняясь заранее его непререкаемому авторитету, следовало бы все же попробовать склонить его в пользу разрешений. Доводы, которыми можно было бы достигнуть этого, должны носить возвышенный характер. Папе нужно напомнить о надеждах на провозглашение унии в России, о вечном блаженстве душ, обращенных в истинную веру, об обещанной свободе католического культа в Московском государстве и о безопасности тех, кто исповедует эту веру.
Эта программа была выполнена самым точным образом. Она имела больший успех в Кремле, нежели в Ватикане. 14 января 1606 г. Рангони отправил в Рим протокол заседания, происходившего под его руководством. Мнишек в последний раз горячо взывал к папе: он-де не будет торопиться с отъездом своим и дочери; он готов делать в пути продолжительные остановки, лишь вовремя получить спасительные разрешения. Это был вопль отчаяния.
Все эти документы были представлены Инквизиционному судилищу. Высокому трибуналу незачем было торопиться, как Мнишеку; членам его было предоставлено на досуге ознакомиться с делом. Собрание состоялось 2 марта; происходило оно под председательством папы, несомненно, настроенного благожелательно. На этот раз нужно было прийти к окончательному заключению. Вопросы Дмитрия были поставлены на голосование. Все члены тайного судилища, за исключением одного, дали отрицательный ответ. Таков был в своем суровом лаконизме приговор священного судилища. Он не опирался ни на какие доводы, не давал никаких объяснений. Он имел скорее дисциплинарное, нежели вероучительное значение. Поэтому все три вопроса, присланные из Кремля, были слиты воедино, хотя все они были далеко не одинаковой трудности и лежали в различных плоскостях.
Два дня спустя, 4 марта, Сципион Боргезе уведомил Рангони о результатах заседания и о том, каким путем пришли к известным решениям. Кардиналы и богословы всесторонне рассмотрели дело Дмитрия; однако они не могли остановиться на выводе, который бы его удовлетворил. «Святой престол, — говорил кардинал, придерживаясь обычного приема курии и, очевидно, не желая касаться догматической стороны, — не дает разрешений в подобных случаях, и нет примеров, чтобы он когда-либо отступил от этого правила. Сигизмунду III, предъявившему подобные же претензии по поводу коронования в Стокгольме, было отвечено таким же точно отказом». Итак, приговор являлся непреложным. Как же можно заставить Дмитрия покориться?
Нунцию не пришлось брать на себя эту неблагодарную задачу. Пока в Риме рылись в архивах, чтобы облечь свое решение неуязвимой броней, Дмитрий вдруг меняет тон. Он уже готов склониться на доводы католиков, он не настаивает более на исполнении своих требований, по крайней мере, одного из них, наиболее затруднительного, — о причастии Марины.
Рангони был в восторге от этой перемены, явившейся так кстати. 18 марта он спешит написать следующие строки: «Королевский секретарь встретил на своем пути сюда воеводу сандомирского, ехавшего в Москву. Мнишек просил передать мне поклон; при этом я узнал, что, выслушав наши разъяснения, великий князь не требует больше, как раньше, чтобы его невеста в день коронации причастилась по греческому обряду». Инцидент был исчерпан.
Вероятно, Дмитрий был единственным московским царем, испытавшим на себе заботы и опеку курии. Вызванный этим обмен мыслей и ряд мер позволяют нам заглянуть в самые тайники папской политики. В Инквизиции отражается совесть Ватикана. Изучение документов той эпохи говорит нам, что загадочный «царевич» первый обратился к Риму и добровольно предложил соединение церквей. Павел V поверил его искренности. Он действительно возлагал на Дмитрия безмерные надежды. Однако долгом своим папа не пожертвовал. Когда речь зашла о недопустимых уступках, святой престол замкнулся в свое непреклонное non possumus. Не был ли, однако, честный и твердый Павел V слишком легковерен? Но в ту пору и в этом же вопросе не оказалась ли чересчур легковерной и вся Россия?
