перед носом. – Это только рецепт выглядит просто. На самом деле сначала улиткам необходимо очистить кишечник. Держат на голодной диете целую неделю.
– Прямо как в больнице перед операцией… – заметил понимающий толк в улитках и в операциях Юри. – Меня, как улитку, готовили три дня…
Все засмеялись.
– Да-да, – неизвестно чему обрадовался Седрик.
У нас не было аркашонских устриц, как в рождественскую ночь. Но и без них стол был обилен.
Утиные ножки, купленные в Вильнеф в мясной лавке, были извлечены из больших жестяных банок, слегка разогреты и поданы с темно-зеленой чечевицей, которую оттеняли оранжевые кружки моркови. И гусиной печени фуагра, требующей исключительно Сотерна – сорт сладкого вина, его готовят из изюма, – не было сегодня на столе. Вместо Сотерна на клетчатой скатерти стояли бутыли с сидром и темные бутылки с домашним вином, настоянным на листьях грецких орехов, которые произрастают здесь, как и дубы, в большом количестве. В положенное время появилась голубая керамическая тарелка с сырами. Эмменталь, будто подражая хозяйке, успел пустить слезу, видно, припомнив сентиментальные тосты и «Подмосковные вечера»; от лепешки реблошона остался только небольшой сектор, зато появились альпийский сыр томм и свежие батончики козьего с тончайшей плесенью нежно-голубоватого оттенка.
А на десерт подавали меренги. Карин со своей всегдашней беззаботной улыбкой объясняла, как их готовить. Oh, c'est tellement facile à faire! (Это настолько просто, элементарно!) Вот, к примеру, позавчера (в рождественскую ночь) на десерт был крэм англез, туда пошло шестнадцать яиц, т. е. желтков, а белок-то остался. Неужели выбрасывать? Почему бы не сделать меренги?
– О, меренги, – мечтательно сказал Юри и добавил что-то по-французски, что вызвало смех и бурную жестикуляцию Карин.
– Сложно? Да ну! Се па комплике. Это настолько просто! Сбиваешь белки и сахарную пудру. Выкладываешь на противень и выпекаешь. Всё. Фини.
Так проходил этот вечер с русским борщом с золотистыми разводами жира на поверхности, похожими на хохломскую роспись, с пампушками с чесноком, и опять звучали тосты. И никто за весь вечер не задал себе, друг другу, Бернару вопрос – зачем? Зачем он, борец за экологию – белое стекло отдельно, зеленое отдельно, пивные банки из алюминия – влево, из жести – вправо, чайные пакетики (упаси бог, их – в общий мусор!), – зачем наш милый Бонале, с какого такого перепугу задавил ни в чем не повинную курочку фазана?
…День моего отъезда превратился в постоянно плывущие за окном сырые сумерки. Быстро исчезающие небольшие города, поля, необычные рыжие коровы породы лимузин, покрытые негустым мехом, окруженные телятами и мощными быками, и все они мокнут под дождем, прислушиваются к гулу тяговитых моторов скоростных ТЖВ, вспарывающих пространство.
Ветряки выходят навстречу, вразброд, лениво загребая лопастями сырой воздух. На коротких остановках вагон заполняется зонтами, глянцевито-мокрыми чемоданами. И только мой визави с автографами французской футбольной команды на черной майке невозмутимо почесывает переносицу и поправляет очки. Его длинные, подвижные, как у гитариста, пальцы шевелятся, почти не задевая клавиатуру ноутбука с эмблемой в виде надкусанного светящегося яблока.
…От нечего делать полез в Интернет и нашел кое-что о фазанах. Здесь же на сайте – фото изящной курочки в серо-жемчужном оперении, особенно скромном рядом с франтоватым гусаром, вышагивающим на корпус впереди. Природа неярко одела ее, чтобы случайно не выдала своего гнезда. Что она знала о шуршащих шинами по асфальту чудовищах, оставляющих за собой скверный запах? Или привыкла и не особо волновалась? В тот роковой для нее вечер появившийся из-за поворота внезапный свет мощных фар автомобиля Бернара она вполне могла принять за неурочный рассвет, решила, что день, на удивление, начался, солнце всходит и можно отправляться искать себе пропитание…
На подъезде к Парижу заборы, стены пакгаузов, жирно расписанные граффити, ожили, словно бегущая лента Люмьеров. Скользкие, как спагетти, рельсы с мягким перестуком уже сбегаются под колесами вагонов. В проходе тесно от рюкзаков, сумок, чемоданов. Наконец, из-за поворота, из сгущающейся мглы выныривает Gare de l'Est – Восточный вокзал с витражом почти во весь фасад, напоминающим срез огромной засахаренной половинки лимона.
Те несколько минут, пока я шел от вокзала к Гранд Отелю, меня не покидало счастливое ощущение, что вот я опять прикоснусь к старому Парижу с его кольцом Больших бульваров, импрессионистами, Тулуз-Лотреком в Лувре. Когда-то в советские времена мой отец, строитель и архитектор, купил у букиниста книгу «Париж», изданную на хорошей бумаге, редкого для того времени широкого формата. Был еще один том такого же размера – «Рим». Часто я видел его склоненного над ее страницами с необычной архитектурой. Отца давно уже нет, и вот я, его невольный представитель, иду по Парижу, городу, который он мечтал увидеть, вглядываюсь в старинные дома с высокими кирпичными трубами каминов, торчащими из красной черепицы. Казалось, все складывается, никаких причин для тревоги. И все же… со мной бывает такое, я ощутил в какой-то момент сквознячок времени. Как будто некая темная материя или параллельная реальность дали о себе знать.
Под широким балконом над входом в гостиницу табунком теснились, укрываясь от моросящего дождя, девушки разного возраста с чрезмерно накрашенными лицами, курили. Одна из них, небольшого роста, в распахнутом плаще поверх короткого серебристого платья, бросила на меня насмешливый, по-детски любопытный взгляд. Зажженной сигаретой быстро начертила в воздухе фигуру в форме сердца. Видимо, это совсем новый, еще не всеми ее подругами освоенный трюк, потому что одна из них с завистью следила за ее движениями и даже пыталась повторить, но помешала пожилая пара, которая выходила из гостиницы следом за портье и тележкой с чемоданами.
Я разглядел короткую челку, как будто ее специально постригли под Жанну д'Арк в исполнении Чуриковой. Что она тут делала в компании этих деловитых женщин с выражением сумрачного опыта на лицах? Я придержал дверь, пропуская ее, но прежде, чем войти, она посмотрела на свою старшую подругу с родинкой на подбородке, похожей на впившуюся осу. Та крутила на пальце ключи, глазами и мимикой показала ей, что идти не нужно, и юная парижанка осталась под широким навесом гостиничного подъезда.
В номере было чересчур натоплено, в первые минуты это даже показалось приятным после промозглой сырости улицы, но очень скоро появилось острое желание распахнуть створки окна. Ох, напрасно я это сделал. Со струей свежего воздуха в комнату хлынули истосковавшиеся по посетителям комары, а с ними гул машин у светофора, словно здесь дали старт заезду Формулы-1.
Я лежал в темноте с открытыми глазами. Световые блики пробегали по потолку и стенам. Слышно было доносящуюся из коридора
