А между тем мое здоровье оставляло желать лучшего. Воспаление легких все-таки не шутка, если вовремя не устранить опасность осложнений. К счастью, я была окружена заботой близких — сына Александра и моей невестки Ивушки, освобождавших меня от тягот быта.
Несколько позже начались события низкопробного детективного свойства. Мне позвонила Валентина Ивановская и сообщила, что она получила милицейскую повестку с требованием явиться в отделение. И приписка, что по делу Мессинга. А днем позже такую же «весточку» получила и я. Но с более конкретным пояснением: в качестве понятой при описании имущества в квартире Вольфа Григорьевича. Такие милицейские повестки игнорировать нельзя, ибо напросишься на принудительный привод. В назначенное время за мной «любезно» прислали машину, и я отправилась с ними на улицу Герцена. Кроме двух представителей 1-ой нотариальной конторы Москвы там уже была Валентина Ивановская, которой тоже эта мышиная возня вокруг «дела Мессинга» доставляла мало радости.
Юристы составили протокольные бланки и начали дотошный осмотр квартиры. Притупили к закрытому на замок, окованному полосками железа старинному сундуку, когда-то наполненному вещами Аиды Михайловны. А когда вскрыли, он оказался совершенно пустым. Лишь на дне лежали пожелтевшие страницы газет и под ними сшитый мной когда-то пояс с двумя кармашками: для ценных бумаг и для золотого кольца с трехкаратным бриллиантом, которым Мессинг очень дорожил, скорее, как неким талисманом, чем ценностью, и если он его не надевал на руку, то все равно носил при себе: либо на груди, либо в кармашке. И еще несколько фотографий. Кармашек для перстня был пуст, а в другом обнаружили сберегательные книжки на общую сумму чуть больше миллиона рублей в старом исчислении, не считая не взятых за последние 10–15 лет процентов. Кроме этого было 800 рублей наличными.
Никакого завещания в квартире на нашлось, и мы, его близкие друзья высказали свое желание использовать хоть эту сумму наличных денег на постройку памятника. Но и такую мизерную сумму получить не удалось: законники тут же объяснили, что раз прямых наследников у Мессинга нет, то по закону РСФСР деньги переходят в собственность государства. Словно оно не было перед ним в неоплатном долгу за те огромные суммы, что приносили концертные выступления Вольфа Григорьевича! Ведь долг платежом красен, и что государству до этих несчастных копеек!
Наконец закончилась вся эта бумажная процедура, и мы подписали протокол, вздохнув с облегчением — гора с плеч. Но не тут-то было. В последовавшие за тем дни всех по очереди стали вызывать в прокуратуру, а меня даже и на печально знаменитую Лубянку, что не сулило ничего доброго.
Всем задавался стереотипный вопрос, куда делись ценности Мессинга (видимо, имелись в виду драгоценные камни, привезенные им из Польши) и, в частности, куда исчез его знаменитый перстень. Будто его собирались поместить в государственную казну или национальный музей. Причем, с каждым днем перстень «прибавлял» в весе по карату. Через несколько дней меня вызвали снова и уже спрашивали чуть ли не о 10-каратном бриллианте. Возможно, кто-то и верил в то, что именно в перстне сила Мессинга.
Провели обыск у женщины-домработницы, жившей последнее время в квартире Мессинга, но и у нее в доме не нашли тех вещей, которые у него действительно были: ни дорогой люстры, ни старинного фарфора, ни хрусталя в серебре работы Фаберже, ни даже многочисленных подарков, которые ему от всего сердца дарили. А дарили самые неожиданные вещи, из которых, пожалуй, можно бы составить добрую музейную экспозицию. Детские игрушки и поделки народных умельцев, картины и чеканку по металлу, восточные халаты ручного шитья, были даже морские раковины и кораллы — от дальневосточных моряков. Дарили учителя и школьники, рабочие, врачи, крестьяне, военные.
Нам намекали, что эти ценности весьма значимы, но следствие так ни до чего и не докопалось. А ключи от квартиры во время болезни и после смерти Мессинга были только у домработницы. Тут нужен был живой Мессинг, чтобы соединить недостающие звенья цепочки. Но среди лубянских Шерлоков Холмсов одаренных телепатическим видением не оказалось.
Пролетевший незаметно год стер из памяти детективное наваждение, а я, оправившись от болезни, целиком погрузилась в работу с архивом. Но и о настоящем памятнике не забывала ни на день. Ведь на его могиле администрация кладбища прикрепила только дощечку, будто там покоится безымянный скиталец, а фотографию размером с ладонь прикрепил Алексей. Он же активно взялся за дело, а Валентина Иосифовна Ивановская составила пространное письмо в Министерство культуры, напоминавшее бездушным чиновникам о заслугах Мессинга перед отечеством. Мы делали акцент на его огромном материальном вкладе в фонд фронта во время войны, чтобы пронять их. Хотя несомненно, что еще больший вклад хоть и не столь осязаемый, внес он в парапсихологический сейф науки, и его наследство еще ждет своей оценки.
Мессинг имел право на большие почести даже и по признанию государства: он имел правительственную награду, а также получил звание заслуженного артиста РСФСР. Но из всех бюрократических инстанций приходил расплывчатый ответ: да, памятник Мессингу нужно поставить, но без соответствующих указаний (?!) вопрос конкретно решен быть не может.
В денежном выражении проблема заключалась в подыскании средств в сумме двух тысяч рублей, однако, не в них суть. Кто-то упорно стремился наложить вето на саму память о нем. В конце концов, мы изыскали бы средства отлить в бронзу или высечь в мраморе гипсовую модель головы Мессинга, хранящуюся у Ивановской.
Мы методично штурмовали Министерство культуры своими запросами, подключая к своим ходатайствам людей известных и заслуженных. Последнее обращение было подписано Народными артистами СССР Аркадием Райкиным, Юрием Гуляевым, Юрием Никулиным, Евгением Леоновым и известным диктором Центрального радио Юрием Левитаном…
Но воз и ныне там.
Глава 51. ДОРОГИЕ РЕЛИКВИИ
Как правило, люди высокой творческой судьбы оставляют по себе не только память сердца, но и материальные следы своего призвания: картину, ноты, книги, наконец, посаженный сад. Но какой осязаемый след оставляют после себя маги и волшебники? Какой плод остается после человека, чей творческий дар заключался в способности видеть невидимое и слышать неслышимое? Что осталось от них у нас, кроме памяти и любви?! И может ли служить утешением мысль, что и тысячи других людей, сеявших при жизни добро и свет, уходят из жизни безвестными? И сейчас, семь лет спустя после смерти Вольфа Григорьевича, душа не может примириться с такой несправедливостью! Он заслужил, чтобы о нем помнили. Приходится лишь гадать, какие силы и почему воспрепятствовали достойному увековечиванию его памяти. Возможно, что сокровенную тайну об этом он унес с собой в могилу. Такое подозрение приходит на ум, когда вспоминаю один эпизод, вернее разговор — с недомолвками и недосказанностями.
