В столовой было полно занимательных для молодых людей «снарядов»: барометров, измерительных приборов и других разных новинок, которые по-прежнему покупал всюду Иван Александрович.
Стол стоял посреди столовой в окружении десятка венских стульев. Собрав сюда все свечи, за столом работали и хозяева, и воспитанники.
Николай Сивков рисовал, Иван Тюлин писал очередную статью для губернской газеты о машинопрядильном производстве вязниковского купца Демидова, а Иван Александрович готовил к публикации грамоту 1721 года князя Ромодановского своему мстёрскому бурмистру «о поставке на государеву Московскую парусную фабрику равендуковой пряжи».
Переводя древнюю грамоту со старославянского, Иван Александрович поглядывал на своих воспитанников. Иван Тюлин уже опубликовал в газете очень любопытные статьи — о старых мстёрских обычаях подавать тайную милостыню, о средстве истребления мышей мальчиками, о семике — и считал себя опытным корреспондентом.
Прежде, еще до цензуры, картина лубочная такая была. А потом указ Синода прекратил ее существование. Иконы такие до сих пор по заказу пишут, и они в большом ходу. И это изображение — старое. Есть несколько вариантов заговоров к нему. Послушай, как звучит один из них:
«При море Черном стоит столп каменн; в столпе сидит святой великий апостол Сисиний и видит, возмутилось море до облаков и выходят из него двенадцать жен простоволосых — окаянное дьявольское видение. И говорили те жены: „Мы трясавицы, дщери Ирода царя". И спросил их святой Сисиний: „Окаянные дьяволы! Зачем вы пришли сюда?" Они же отвечали: „Мы пришли мучить род человеческий; кто нас перепьет, к тому мы и привьемся, помучим его, и кто заутреню просыпает, Богу не молится, праздники не чтет и, вставая, пьет и ест рано, — тот наш угодник"». А лихорадки сии имена имеют. Огнея тело человеческое распаляет, как печь смоляными дровами. Ледея, словно лед студеный, род человеческий знобит, не согреться от нее и в печи жаркой. Глухея уши закладывает. Ломея кости и спину человека ломает. Пухнея отек пускает. Глядея в ночи человеку спать не дает. Когда я в детстве лихорадкой тяжело заболел, мать молилась: «Во имя отца и сына и святого духа, окаянные трясавицы, побегите от раба божия Ванечки за три дня, за три поприща» — и давала воду с креста пить.
Голышев публикует еще одно исследование: «Изображение икон св. Флора, Лавра, Модеста и Власия и значение этих образов в народе».
Материал для него собирался давно и постепенно. Среди людей, особенно придерживающихся раскола, ходили списки с указанием, какой иконе надо поклониться при той или иной болезни. Иван Александрович изучал их. Пытал свою мать, она рассказывала:
— О прозрении твоем я молилась в восьмой день июля пресвятой богородице Казанской. От зубной боли священномученику Антипе надо молиться, в одиннадцатый день апреля, а женщине от трудного рождения — пресвятой богородице Феодоровской, в шестнадцатый день августа. А ежели возненавидит муж жену неповинно — святым мученикам Гурию, Самну и Авиву, в пятнадцатый день ноября. В Ильин день молятся, чтоб грозой не убило, а о бездождии и о вёдре просят святого пророка Илию, в двенадцатый день июля.
Подробнейшим образом Голышев изучает вопрос. В маленьком исследовании у него ссылки почти на десяток разных трудов. Среди них народные календари, серьезные работы об иконописании и совсем новые публикации художника Д. Струкова. Струков бывал во мстёрской литографии, поддерживал связь с Иваном Александровичем и подарил ему свои книги по иконописи.
В марте 1873 года умер Осип Осипович Сеньков. «Жаль этого полезного мануфактурного деятеля, — писал Иван Александрович В. П. Безобразову, знакомому с Сеньковым, — и, к сожалению, не осталось после него мужского потомства, остался только один сын после умершего же брата, еще молодой человек».
Голышев написал большой некролог о Сенькове, опубликовал его в губернских и епархиальных ведомостях и, сделав оттиск, выпустил отдельной брошюрой.
Он буквально забросал «Губернские ведомости» своими статьями, так что Тихонравов умолял его подождать: «Всего вдруг нельзя же…»
Писал Иван Александрович о производстве фольговых икон во Мстёре и о медно-отливных образах, о вязни-ковской гостинице и о поимке осетра в реке Клязьме, продолжал публиковать древние акты, наблюдения за погодой, отчеты о действиях местного почтового отделения, о пожарах…
В июне 1874 года Мстёра готовилась к престольному празднику Владимирской Божьей Матери и к ярмарке, которая должна была открыться 23 июня. Мстёрцы к ней приготовили тысячи икон для офеней.
Иван Александрович тоже готовил к ярмарке свой картинный товар. В доме Голышевых было шумно. Приехал Константин Никитич Тихонравов с дочерьми Лизонькой и Варенькой. Константин Никитич последнее время прихварывал и теперь надеялся немножко отдохнуть во Мстёре. Девочки и до того уже гостили у Голышевых и очень подружились с Авдотьей Ивановной и Иваном Александровичем.
Остроумный, веселый, Константин Никитич, где ни появлялся, вносил оживление.
19 июня, за четыре дня до ярмарки, в полдень, молодежь, во главе с Тихонравовым, резвилась и лакомилась созревшими ягодами в саду. Иван Александрович с рабочими литографии увязывал во дворе стопами картинки, собираясь отвезти их в свой небольшой склад в торговых рядах на базарной площади Мстёры.
День был яркий, солнечный, но сильно ветреный. Рабочие чуть зазевались, оставив без присмотра стопу картинок, налетевший ветер подхватил их, закружил в воздухе, часть картинок закинул на дворовые постройки, а другие унес за забор.
— Не приведи господи пожар в такую ветрину, — сказал Иван Александрович.
И вдруг ударил печальный колокол церкви Богоявления во Мстёре. Неужели все-таки пожар?!
Иван Александрович бросился во Мстёру. Было три часа пополудни, и, несмотря на сильный ветер, стояла жара. Она держалась уже с неделю, и сушь установилась такая, что искры было достаточно для вспышки.
Пылало уже несколько домов на Миллионной улице и на соседних. Огонь будто бегом бежал по Мстёре. Ветер легко перекидывал пламя с домов на дворовые постройки.
Люди выбрасывали под окна сундуки и домашнюю утварь, но огненный вихрь из тряпья и сена, метаясь по улице, вовлекал в огонь и выброшенные вещи.
Сущий ад был на улицах Мстёры.
Старый дом Голышевых стоял с не подветренной стороны, но огонь задел и его. Иван Александрович помог родителям вынести вещи на улицу и бросился обратно к себе. Пожар вполне мог захватить и Голышевку.
А в Голышевке давно таскали вещи из дома. Огненные галки и искры уже долетали до Татарова. Жители ближних к Мстёре домов залезли на крыши и поливали ведрами их.
