Со страхом выходила я на платформу станции Черинг-Кросс и думала: как в незнакомом городе, с неполным знанием языка доберусь до Дионео, но меня встретила активистка Мальмберг, знакомая по Гельсингфорсу, и отвезла к радушным хозяевам. Когда мы подъехали к калитке палисадника, я увидела на деревянной дощечке родное слово: «Колыма». Так Дионео окрестил дом в память десятилетней ссылки в Колымске.
Дионео, много лет бывший сотрудником журнала «Русское Богатство», был известен своими блестящими и содержательными корреспонденциями о внутренней жизни Англии и Ирландии. Сообразно с требованиями читателей этого издания и будучи сам демократом, он давал превосходные сведения о положении рабочего класса в Англии, о соотношении партий, о рабочем законодательстве, о финансовых и земельных реформах, об обложении ренты, отчуждении необрабатываемых земель лордов в пользу мелких арендаторов и земледельцев и т. п.; о волнениях в Ирландии и ее борьбе за свободу и независимость. Ни одно явление политической и общественной жизни Великобритании не проходило мимо его внимания и должного освещения.
В течение двух недель, когда я была в общении с ним, много часов проводил он в разговорах со мной и был неоценимым собеседником. Живя исключительно умственными интересами, постоянно погруженный в чтение всего нового, что выходило по интересующим его общественным вопросам, Дионео владел богатейшим материалом и умел пользоваться им. Его речь была всегда интересна, и я не уставала слушать его, с удовольствием видя в нем человека, всецело отдающегося делу, раз избранному им.
Я приехала в Лондон специально для того, чтобы осмотреть наиболее замечательное в нем. Отрываясь от своих занятий на несколько часов в день, Дионео помог мне в этом: водил меня в Национальную галерею живописи, посещал со мной музеи (Британский, Дарвина), был на школьной выставке; мы прошли под Темзой (по туннелю); видели ее в часы отлива, когда она похожа на болото; ходили в ботанический сад Кью-Гарден, где мне посчастливилось увидать в полном цвету тюльпанное дерево. Оно не было так высоко, как на своей родине — Северной Америке, где достигает 60 метров, но все же отличалось хорошим ростом и прекрасно развитой кроной в форме шатра. С крупными, темно-зелеными, почти 4-угольными листьями и крупными цветами желтовато-зеленой окраски, оно бросалось в глаза своим оригинальным изяществом. Эти цветы в виде больших тюльпанов, обращенных венчиком вверх, походили на сотни лампад, украшающих дерево, и своей нежной желтоватой окраской отчетливо выделялись на темной листве его.
Дионео водил меня в Вестминстерское аббатство, внешность которого показалась мне чересчур громоздкой, а внутри я была шокирована, когда ногой приходилось ступать на плиты, устилавшие пол: на них были начерчены имена великих английских поэтов, писателей, общественных деятелей и ученых. Мне казалось это профанацией.
Была я и в парламенте по билету, который достал Дионео. Предмет обсуждения на заседании был незначительный, но я могла сделать сравнение с тем, что видела во французской палате, в которой была в мае 1907 г. В Париже амфитеатр полукруглой залы был разделен на секторы, и депутаты размещались в них сообразно принадлежности к той или иной партии. В зале все время происходил шум: когда говорил председатель палаты, никто не слушал его. Когда Пикар, в присутствии Клемансо, сидевшего на скамье министров перед кафедрой, произносил речь — вопрос касался воинской повинности, — на него также обращали мало внимания. Во время прений, когда выступал депутат какой-нибудь партии, соответствующий сектор гремел аплодисментами, а из секторов политических противников слышались иронические возгласы; депутаты со своих мест делали громогласные замечания, острили и т. п.
Это было не дисциплинированное правильное заседание, а какое-то вольное народное собрание.
Зал палаты был еще пуст, когда я заняла место, и при мне из боковой двери депутаты каждой партии проходили гуськом в свой сектор. Я с интересом ждала прихода социалистов: я думала, они и возрастом и наружностью будут отличаться от представителей буржуазных партий. Но ошиблась: они ничем — ни молодостью, ни внешним видом не отличались от остальных.
В Лондоне, посреди обширного, удлиненного зала, строгого по своей пустынности, стоял длинный стол, за которым сидели серьезные фигуры, должно быть, министры и секретари. Вдоль стен, по обеим сторонам, размещались коммонеры — либералы и консерваторы; у короткой стены, против балкона на хорах, отведенного для женщин, сидели представители рабочей партии. Все было чинно и совершенно тихо; лишь по временам, согласно обычаю, принятому на всех собраниях, когда присутствующие находили нужным подчеркнуть значение какого-нибудь мнения в речи оратора, со скамей раздавались странные для русского уха гортанные звуки: «хир, хир, хир», что значило: «слушайте, слушайте!»
С незапамятных времен балкон для посетительниц забран спереди металлической сеткой. Рассказывают анекдот, что это заграждение устроено после того, как один спикер наделал промахов, заглядевшись на сидевшую там красавицу. Вероятно, сетка остается и по сию пору, хотя женщины с 1919 г. получили избирательное право и красавицы могут заседать в палате рядом с мужчинами, членами парламента.
У этой решетки незадолго до того, как за ней занимала место я, произошел большой скандал: суффражистки, после того как однажды их вывели с хор за выкрики: «Дайте избирательное право женщинам!», приковали себя к решетке цепями, запертыми на замок, так что пока бегали за слесарем и взламывали замки, они могли свободно провозглашать свой обычный лозунг.
В описываемое время боевая тактика воинствующих суффражисток наполняла шумом всю Англию: они вливали кислоту в почтовые ящики и уничтожали таким образом корреспонденцию; врывались в здание парламента, когда Асквит отказывал им в приеме, срывали митинги политических деятелей, как либералов, так и консерваторов, требуя избирательных прав, и грозили, что перейдут и к более острым средствам борьбы.
Многие возмущались их образом действий. Дионео не мог спокойно говорить о них и бранил их с чувством глубокого возмущения, тем более, что эта фракция поборниц женского равноправия боролась не за всеобщее бесцензовое избирательное право, а добивалась лишь тех прав, какими пользовались в то время мужчины, платившие прямые налоги.
Когда срок моего двухнедельного билета подошел к концу, я простилась с ласковой женой Дионео, маленькая, златокудрая девочка которой придавала особенный уют их дому, и с чувством признательности простилась с самим Дионео, так хорошо обставившим мое пребывание в Лондоне. Если моя поездка была вполне удачна, то благодаря ему.
