Оторванный от России, вырванный из исторических условий русской жизни своего времени, Петр Алексеевич засиял всем блеском своих дарований в Западной Европе. В области того, что составляет общественное мнение, он равнялся Герцену, а в области влияния на рабочие массы — Бакунину. Герцен имел обширные связи и находился в тесных сношениях с цветом западноевропейской интеллигенции, радикальной и революционной, но не имел значения в рабочем классе. Апостол разрушения — Бакунин — своими идеями волновал ряды Интернационала всех романских стран, но не имел никакого веса в европейском общественном мнении, — разве лишь вес отрицательный. Кропоткин же сочетал в себе те элементы ума, чувства и личного характера, которые вызывали глубокое почтение в верхах общества, во всех культурных слоях его, и вместе с тем внушал энтузиазм в рабочих массах.
С отъездом за границу Петр Алексеевич, как революционер-писатель, писал не для России, но для всего человечества. Его умственный горизонт отрешился от национальных пределов и расширился до великих задач освобождения всего человеческого рода. Его книги «Хлеб и воля», «Поля, фабрики и мастерские» написаны для всех народов, к какой бы национальности они ни принадлежали. В этом смысле он — мировой писатель, мировой — не только по распространенности его произведений, но и по широте захвата его идей.
Проникнутый горячей верой в человека, он дает отраду даже тем, кто не разделяет его политических взглядов. В книге «Хлеб и воля», которая в немецком переводе называется «Благосостояние для всех» и о которой я уже говорила, он развивает мысль, что современная техника может при соответствующей организации трудящихся так облегчить труд каждого, что будет большой досуг для удовлетворения всех культурных, интеллектуальных и эстетических потребностей человека. Но, заявляя себя последовательным противником всякой государственной власти, необходимым условием нового социального строя он считает свободу — безграничную, автономию личности и масс, их самоопределение и самодеятельность, самодеятельность без всяких пределов и ограничений.
Но этот борец за всеобщее счастье, в своих творениях никогда не исходивший из специальных условий русской жизни и ее государственных порядков, не переставал любить свою родину. Среди научной деятельности, литературного и публицистического труда и горячей агитационной деятельности, приводившей в тюрьму и к изгнанию из пределов Швейцарии и Франции, этот воитель безгосударственности, обращавшийся к угнетенным всего мира, никогда не забывал России, все время следил за внутренней жизнью ее и за тем, как развертывалось наше революционное движение; страдал всеми страданиями русского народа, обличал внутреннюю политику русского правительства, все гнусности его, все репрессии и, познакомив Западную Европу с Россией в 2 томах «Всеобщей географии» Реклю и в книге о русской литературе, показал в брошюрах и статьях истинный лик нашего революционного движения, с одной стороны, и истинный лик гнетущего самодержавия — с другой.
Его моральный авторитет, репутация истинного ученого и безупречного искателя истины, правдивого писателя, никогда не допускавшего преувеличения, делали то, что каждому его слову верил как поденщик, в час отдыха открывающий его газетную статью или книгу, так и член английского парламента и министр, интересующийся русскими отношениями, вплоть до королевы Виктории и ее внука, наследника датского престола, как я покажу на отдельных примерах.
Во время своего пребывания за границей, в 1881 году, когда Перовская и Гельфман были приговорены к смертной казни, Кропоткин подымает широкую агитацию за их жизнь, а когда самый влиятельный орган современной швейцарской буржуазии «Journal de Genиve» печатает гнусную статью об этих двух представительницах революционного движения, Петр Алексеевич вступается за их честь, отправляется в редакцию и делает ей такое внушение, что эта газета, никогда не опровергавшая той лжи, которая в ней писалась, на другой же день поместила свое извинение.
Изгнанный в том же году из Швейцарии, Петр Алексеевич переселился в Лондон. Там в это время царила Новикова, вращавшаяся в кругах высшего лондонского общества и служившая тайным дипломатическим агентом русского правительства. Красивая, чрезвычайно умная и ловкая, она была своим человеком у Гладстона и играла большую роль в англо-русских отношениях, действуя в интересах самодержавной власти. Познакомившись с Джозефом Каун, издателем «New Castle Chronicle» и «Weekly Chronicle», лидером радикалов в парламенте, Петр Алексеевич получил приглашение писать в еженедельной газете «Weekly Chronicle» и начал знакомить Англию с тем, что делается в России. Каун познакомил П. А. с лордом Джоном Морлей, приятелем Гладстона, и, когда на статьи Петра Алексеевича о России Новикова в ответ стала писать в «Times», Морлей просил Кропоткина отвечать. Последствием его статей было то, что Гладстон отстранил Новикову от себя, и ее падение было определено. После этого со всех сторон посыпались предложения Петру Алексеевичу писать о России, и он организовал ряд митингов и лекций в пользу политического Красного Креста. Но климатические условия при слабом здоровье Петра Алексеевича принудили его переехать в Thonon, в Савойю. Здесь через два месяца он был арестован французскими властями, которые совершенно облыжно запутали его в те анархические выступления с бомбами, которые происходили в St. Etienne и других местах минных округов, в Cafe Belcour (в Лионе) и т. д. Одним из доказательств причастности Петра Алексеевича было прочитанное на суде письмо его к рабочему Грав, в котором Петр Алексеевич, возвращая письмо Jean Grave, поправлял грамматические ошибки его, и статья в газете «Le Revolte», написанная Кафиеро, но приписанная Петру Алексеевичу, который не пожелал отрицать свое мнимое авторство.
Лионский процесс 53-х кончился обвинением 26 человек на разные сроки тюремного заключения. Петр Алексеевич получил 5 лет тюрьмы и был заключен в Клерво, за что русское правительство прислало орден как прокурору, так и председателю суда.
Как анекдот, показывающий, что приемы всех полиций в мире одинаковы, можно рассказать следующее: по выходе из тюрьмы (по амнистии, сократившей срок заключения до трех лет) Кропоткин вместе с Софьей Григорьевной приехал в Париж и поселился у Эли Реклю, брата Элизе Реклю. Так как семьи многих заключенных нуждались, то в их пользу было устроено собрание, в котором выступал и Петр Алексеевич. При выходе с собрания к нему подошел какой-то субъект с дружеским предложением: отдать деньги не семьям бывших заключенных Клерво, а на агитацию, а затем спросил, долго ли останется Петр Алексеевич в Париже. Софья Григорьевна, которой не понравилась физиономия этого человека, по внезапному вдохновению поспешила сказать: «мы уезжаем во вторник», а, придя домой, условилась с Петром Алексеевичем выехать раньше — в субботу. Так они и сделали. А накануне указанного шпиону вторника весь Париж заговорил о взрыве бомбы, брошенной в здании биржи. Шпионская проделка была сшита белыми нитками: брошенная бомба имела форму бутылки; по исследовании оказалось, что в ней была вода…
