Ознакомительная версия.
А пока Мери со страстью приступила к учебе.
Жили тогда трудно. Стипендии не хватало. А Мери получала от своей республики дополнительную денежную дотацию. Той дотацией пользовались все девчонки женской эскадрильи. Она сама предлагала помощь. Делала подарки подругам ненавязчиво, между прочим, незаметно и необидно. В семье примирились с выбором Мери, даже гордились ею. И постоянно ждали, когда она приедет. Это была счастливая большая семья. Музыка, танцы, веселье никогда не покидали дом. «Никогда не состарится тот, кто живет с песней», – любила повторять мать. Мери была быстроногая, веселая, общительная. Юноши вздыхали по ней. Но она оставалась одинаково ровной и приветливой со всеми…
Но летчицей Мери была недолго. В Сухуми закрылся аэроклуб. И тогда ЦК командировал Мери в Военно-инженерную академию имени Жуковского, но вечная история: не желали там женщин принимать. И быстренько откомандировали Мери в Военно-медицинскую академию. Ничего не оставалось Мери, как согласиться. Она была уже на втором курсе, когда началась война. «Медик я еще никакой, – подумала Мери, – а вот летчицей смогла бы стать». И она написала письмо Герою Советского Союза М. Расковой. В ожидании ответа дежурила в команде МПВО, тушила «зажигалки», патрулировала по улицам. А в тот день она ждала своего друга, который хотел проводить ее на поезд. Мери ехала к Расковой. Кто-то постучал в дверь.
– Да-да, – обрадовалась Мери, – входи.
В комнату вошел соседский мальчишка.
– Тетя Мери, мне ску-учно, – заканючил он. – Мама ушла, пойдем гулять, а?
Он умоляюще смотрел на Мери. И ее доброе сердце дрогнуло – не умела она отказывать детям. Взглянув на часы, подумала: «Еще есть время…»
Они разминулись. Мери отошла только на квартал, как заревели сирены воздушной тревоги…
Когда Мери выпустили из бомбоубежища и она подошла к общежитию, то увидела только груды камней. Вокруг суетились бойцы спасательного отряда. Мимо проносили носилки. Мери взглянула на неподвижно лежащего на них человека и отшатнулась. Не может быть! Это был он! Первая потеря близкого человека. Тогда казалось ей, что свет померк.
– Мери, – однажды спросила я, – какой военный эпизод остался в памяти?
Я ожидала услышать о полетах в Моздок, в Малгобек – через горы или над морем. У нее было 477 боевых вылетов. Она провела в воздухе свыше тысячи часов, большей частью над территорией, занятой противником. Ей случалось попадать в переплеты не раз, нагляделась, как плещут в упор дымные полотнища трассирующих очередей, как взбухают взрывы зенитных снарядов, как небо кругом рвется в лохмотья.
…Глядя на весело потрескивающие поленья в печи, Мери улыбалась, и я подумала, что она вспомнила свой полет, когда Жигуленко решила, что потеряла штурмана над целью.
Вылетели они на блокировку вражеского аэродрома. Подходят. Земля молчит. Аэродромы прикрываются мощным зенитным огнем, прожекторами. А тут – ничего.
– Привет, – говорит Мери, – аэродрома нет. Не буду же бросать бомбы во чисто поле, хоть тут, может, и ложный аэродром. Давай-ка еще круг сделай.
– Обалдела? – отозвалась летчица. – Да они притаились там, сейчас как трахнут. Ишь, заяц, расхрабрился!
А Мери ей:
– Правее, левее, – уже на цель наводит. И на склад с горючим навела.
Такого взрыва, такого огня они еще не видели. Но ликовали недолго. Зашарили по небу прожекторы. Забили зенитки. Разрывы краснели во тьме, казалось, что без конца открывалась и захлопывалась дверца раскаленной печи. Маневр тут почти бесполезен: вокруг море огня.
Вдруг самолет подбросило вверх, потом он клюнул вниз. Летчица с трудом держала управление.
– Эй, Мери! – позвала подругу Женя Жигуленко. Обернулась – штурмана нет.
Ну, позор! Все было: без мотора садились, без хвоста, но чтобы штурмана потерять…
Перевалила летчица через середину Керченского пролива. Включила бортовые огни – наши катера подберут, если до суши не дотянет. Но дотянула. Плюхнулась на песок. И вдруг услышала знаменитое Мерино: «Черт возьми!» Оказалось, что Мери свалилась на дно кабины под приборную доску. Хорошо, что ремни были закреплены, а то бы вывалилась. А ноги оказались наверху. Так что сапоги свалились у нее как раз над целью.
– Ой, Мери, а фрицы голову ломают, что это за новое оружие в виде сапог? – долго смеялись потом девчата.
Переговорный аппарат был поврежден осколками. Зияли дыры вокруг штурманской кабины, в плоскостях, в фюзеляжах. Ну прямо решето, а не самолет вернулся тогда с задания.
Я ждала, о каком еще вылете расскажет мне Мери, но вместо этого услышала нечто неожиданное:
– Помнишь, как осенью сорок третьего, когда мы стояли на Тамани, меня послали домой, в Сухуми? Земляки-абхазы тогда еще самолет для меня купили в подарок. – Мери рассмеялась, вспоминая, как они с Ниной Алцыбеевой добирались туда.
Я ждала главного в ее рассказе.
– Так вот, мы прибыли в сентябре. Это же бархатный сезон. Стояла роскошная осень. Горы, освещенные закатным солнцем, синие тени садов, шелест изящных кипарисов, бег прозрачных волн моря – до чего это неописуемо! Но глубоко внутри, словно комочек, засела острая боль: через несколько дней все это сменится опаленными смертью пейзажами. И это чувство, в котором странно сочетались счастье, боль, печаль, томление и безнадежность, было обычным для каждого солдата, попавшего с фронта домой. – Мери вздохнула, заново переживая все, что было в давно минувшие дни.
В первый же вечер они с Ниной пошли прогуляться. Шли почти не разговаривая. Впервые после многих месяцев были вполне спокойны и грелись в косых лучах солнца, лупивших им прямо в глаза. Вскоре они оказались у какой-то стройки, огороженной забором, вокруг которого стояли часовые. Двор был полон пленных, привезенных, видно, для работ. Они сидели или лежали, курили, разговаривали, клевали носом. И вот именно эта картина открыла Мери глаза на многое.
– Понимаешь, – говорила задумчиво Мери, – до тех пор у меня были лишь неполные, беглые и, в общем, какие-то призрачные представления о людях по ту сторону фронта, о противнике. Ну, например, пульнул в меня из зенитки какой-то солдат, гоняется немецкий истребитель за мной… Я не видела там людей, они были скрыты. Теперь же я впервые увидела немцев без оружия. И внезапно испытала что-то вроде шока, хотя тут же внутренне посмеялась над собой. Меня ошеломила простая мысль, что они ведь такие же люди, как и мы. А прежде я думала совсем по-другому. Немцы? Да их же надо бомбить, убивать, потому что они хотят уничтожить наш Советский Союз! Но в тот сентябрьский вечер я постигла одну зловещую тайну – тайну магии оружия. Оружие преображает людей. Меня преследовала догадка, что именно оружие и навязало войну. До меня как бы впервые дошло: да ведь я же воюю с людьми! Людьми, оболваненными громкими словами и оружием, с людьми, у которых есть жены, дети, старенькие родители, мирные профессии в тылу. А может быть, они скоро очнутся и зададутся вопросом: «К чему все это?!» Я часто думала о том, что рядовым людям не нужны войны.
Ознакомительная версия.
