Сообщение об отправке в армию большого числа комиссаров произвело неприятное впечатление. Я считаю, что все действия Вашего Величества должны предприниматься в согласии с союзниками и даже по их указаниям. Подобная снисходительность будет содействовать ясному пониманию ими цели войны, которая, как я должен сказать, может быть не у всех кабинетов совершенно одинаковой. Так, если Англия горячо стремится только к возвращению Вашего Величества, то я не могу гарантировать, что Россия не допускает и иных комбинаций; я не могу заверить, что Австрия, которая, как я считаю, также стремится к этому, не желает, прежде всего, собственного расширения.
Не могло ли бы Ваше Величество, в момент вступления иностранных армий во Францию, обратиться к своим подданным со вторым обращением, в котором заботливо щадилось бы самолюбие французов, естественно требующее, чтобы иностранцы ничего не навязали Франции, даже и того, к чему она сама стремится?
В этом заявлении, обращающемся прежде всего к общественному мнению, которое Бонапарт пытается ввести в заблуждение относительно причин и целей теперешней войны, можно было бы сказать, иностранные державы начали ее отнюдь не в интересах Вашего Величества, им известно, что Франция стремится лишь к освобождению от насилия, «о они предприняли ее ради собственной безопасности; нужно указать, что они никогда бы в нее не вступили, если бы we были убеждены, Европе будут грозить величайшие бедствия, пока человек, ее так долго угнетавший, останется господином Франции; что война вызвана только его возвращением туда, я ее главная и непосредственная цель сводится к лишению его власти, захваченной им; что для смягчения страданий, ею причиняемых, для предупреждения возможных бедствий и для приостановки опустошений Ваше Величество, окруженное французами, становится посредником между иностранными государями и своим народом в надежде, что оказываемое ему уважение послужит на пользу его государства; оно намеревается играть в войне только такую роль и не желает, чтобы принцы его дома принимали в ней какое-либо участие на стороне иностранных армий.
Переходя затем к внутренним мероприятиям во Франции, Вашему Величеству надлежало бы сообщить, что вы желаете дать все гарантии, которые будут считаться необходимыми. Так как выбор министров представляет самую существенную из всех тех гарантий, которые вы можете дать, то вы тотчас же оповестите о предстоящем изменении правительства. Вы должны заявить, что привлеченные вами министры назначены лишь временно, так как вы сохраняете за собой возможность по прибытии во Францию так составить правительство, чтобы даваемая вами таким образом гарантия удовлетворила все партии, все взгляды и успокоила все тревоги.
Наконец, было бы хорошо, чтобы это заявление коснулось национальных имуществ и высказалось относительно них положительнее, категоричнее и в более успокоительном смысле, чем учредительная хартия, постановления которой оказались недостаточны для прекращения опасений лиц, приобретших такие имущества. Сейчас тем более необходимо их успокоить и не оставить им ни малейшего предлога для тревоги, что, благодаря ей, приостановилась продажа государственных лесову доход от которой будет впредь еще более нужен у чем прежде, почему эти сделки и следует всячески поощрять.
Вашему Величеству полезно и даже необходимо, по общему мнению, обратиться в таком духе к своему народу. Признаюсь Вашему Величеству, что я также в этом убежден. В особенности я считаю необходимыму чтобы вы удовлетворили все пожелания в отношении гарантий. Если, как я смею надеяться, Ваше Величество разделяет этот взгляду то вы, конечно, поручите нескольким лицам, пользующимся вашим довериему приготовить и представить вам проект такой декларации»[476].
Прием, оказанный Талейрану в Камбрэ, оказался весьма благосклонным, и о событиях в Монсе не было сказано ни слова. В результате князю удалось убедить короля и его окружение в том, что при вступлении во Францию необходимо издать прокламацию, в которой король признал бы свои ошибки. Соответствующая прокламация была написана, и ее зачитали в Совете, где присутствовали принцы.
Граф д’Артуа тут же пожаловался на унижение, которому хотят подвергнуть короля. По его мнению, король не должен был просить прощения и обещать впредь не повторять совершенных ошибок.
— В прокламации говорится, что король был увлечен своими привязанностями, — сказал брат короля. — Уж не хотят ли здесь указать на меня?
— Да, — ответил ему Талейран, — вы совершили много зла.
— Князь Талейран, вы забываетесь! — воскликнул граф д’Артуа.
— Быть может, я и забываюсь, но правда превыше всего, — последовал ответ.
— Только присутствие короля сдерживает меня! — закричал герцог Беррийский. — Иначе я не позволил бы никому так обращаться с моим отцом…
Сын графа д’Артуа уже готов был броситься на улыбающегося Талейрана, но король поспешил угомонить его, объявив, что ему одному принадлежит право судить о том, что говорить народу Франции, а чего не говорить.
Тем не менее была составлена новая прокламация, и король ее одобрил. В ней с подачи Талейрана говорилось о том, что сделанные ошибки были связаны с трудными временами, что король уверяет владельцев имуществ, что приобретенная ими собственность неприкосновенна и т. д. Естественно, партия графа д’Артуа была недовольна, но произведение Талейрана (помимо иностранных штыков, конечно) явно прокладывало дорогу Бурбонам к вторичному возвращению, и не признать это было невозможно.
Как бы то ни было, в скором времени Людовик XVIII вновь поселился в Тюильри.
Среди карет и экипажей можно было заметить небольшую коляску, в которой сидел некий человек, старавшийся избегать любопытных взглядов толпы; этим человеком был князь де Талейран. Возница и лошади, запряженные в коляску, принадлежали пруссакам. Войска и коляска остановились перед входом на площадь Людовика XV. Там господин де Талейран был узнан, и на него стали со всех сторон показывать пальцами люди, вставшие вокруг коляски: она находилась посреди багажа и фургонов, занятых пруссаками, на которых можно было прочитать: Императорская гвардия. Можно было подумать, что князь боится преодолеть без эскорта небольшое расстояние по площади Людовика XV, которое отделяло его от его особняка; ему потребовалась четверть часа, чтобы это сделать»[477].
7 июля 1815 года в Париж вошли англичане, а уже 9 июля Талейран был назначен председателем Совета министров и государственным секретарем по иностранным делам.
