потому что это я уже и сделал, я уже подал; сегодня же в канцелярии, утром, и когда получу отставку, тогда тотчас же в монастырь пойду, для того и в отставку подаю». Как только я это сказал, расхохотались все до единого: «Да ты б с самого начала уведомил, ну теперь все и объясняется, монаха судить нельзя», — смеются, не унимаются, да и не насмешливо вовсе, а ласково так смеются, весело, полюбили меня вдруг все, даже самые ярые обвинители, и потом весь-то этот месяц, пока отставка не вышла, точно на руках меня носят: «Ах ты, монах», — говорят. И всякий-то мне ласковое слово скажет, отговаривать начали, жалеть даже: «Что ты над собой делаешь?» — «Нет, говорят, он у нас храбрый, он выстрел выдержал и из своего пистолета выстрелить мог, а это ему сон накануне приснился, чтоб он в монахи пошел, вот он отчего». Точно то же почти произошло и в городском обществе. Прежде особенно-то и не примечали меня, а только принимали с радушием, а теперь вдруг все наперерыв узнали и стали звать к себе: сами смеются надо мной, а меня же любят. Замечу тут, что хотя о поединке нашем все вслух тогда говорили, но начальство это дело закрыло, ибо противник мой был генералу нашему близким родственником, а так как дело обошлось без крови, а как бы в шутку, да и я, наконец, в отставку подал, то и повернули действительно в шутку. И стал я тогда вслух и безбоязненно говорить, несмотря на их смех, потому что все же был смех не злобный, а добрый. Происходили же все эти разговоры больше по вечерам в дамском обществе, женщины больше тогда полюбили меня слушать и мужчин заставляли. «Да как же это можно, чтоб я за всех виноват был, — смеется мне всякий в глаза, — ну разве я могу быть за вас, например, виноват?» — «Да где, — отвечаю им, — вам это и познать, когда весь мир давно уже на другую дорогу вышел и когда сущую ложь за правду считаем да и от других такой же лжи требуем. Вот я раз в жизни взял да и поступил искренно, и что же, стал для всех вас точно юродивый: хоть и полюбили меня, а все же надо мной, говорю, смеетесь». — «Да как вас такого не любить?» — смеется мне вслух хозяйка, а собрание у ней было многолюдное, Вдруг, смотрю, подымается из среды дам та самая молодая особа, из-за которой я тогда на поединок вызвал и которую столь недавно еще в невесты себе прочил, а я и не заметил, как она теперь на вечер приехала. Поднялась, подошла ко мне, протянула руку: «Позвольте мне, говорит, изъяснить вам, что я первая не смеюсь над вами, а, напротив, со слезами благодарю вас и уважение мое к вам заявляю за тогдашний поступок ваш». Подошел тут и муж ее, а затем вдруг и все ко мне потянулись, чуть меня не целуют. Радостно мне так стало, но пуще всех заметил я вдруг тогда одного господина, человека уже пожилого, тоже ко мне подходившего, которого я хотя прежде и знал по имени, но никогда с ним знаком не был и до сего вечера даже и слова с ним не сказал» (XIV, с. 268–273).
Глава двадцать пятая. «ДУХ БЛАГОЖЕЛАТЕЛЬНОЙ И СНИСХОДИТЕЛЬНОЙ ЛЮБВИ»
На пути к Храму — Оптина пустынь
Старцы православия — руководители совести
Общий вид Введенской Оптиной Пустыни. Козельский уезд Калужской губ.
Оптина пустынь — мужской православный монастырь в Козельском уезде Калужской губернии. В 1821 г. при нем был основан Иоанно-Предтеченский скит, ставший духовным центром России. Здесь возродилось старчество, которое существовало на святой Руси до XVI века. Старцы Оптиной пустыни были известны всей России. Свет их благочестия, бескорыстной любви, истинного служения людям притягивал к себе многих верующих. Сюда приходили богатые и бедные, грамотные и безграмотные, образованные и необразованные, люди разных возрастов, интересов, но единые в главном — прикоснуться к глубинным основам русского Православия. Монастырь стал местом паломничества многих русских писателей. Среди них — В. А. Жуковский, Н. В. Гоголь, братья Киреевские, отец и сыновья Аксаковы, М. П. Погодин, Ф. М. Достоевский, Вл. С. Соловьев, И. С. Тургенев, Л. Н. Толстой, К. Н. Леонтьев, Н. С. Лесков, А. К. Толстой, А. Н. Апухтин, С. А. Есенин.
«Старчество, — писал протоиерей Сергий Четвериков, — придало Оптиной пустыни особый духовно-светлый облик, пронизало ее духом благожелательной и снисходительной любви, сделало ее привлекательной и бесконечно дорогой для грешных душ, ищущих спасения. В старчестве раскрылось истинное значение и истинное назначение Оптиной пустыни» (Четвериков С. Оптина пустынь. 2-е изд., дополн. Paris, 1988. С. 29–30).
Л. Н. Толстой не раз посещал монастырь. 26 июля 1877 г. он приехал в монастырь с Н. Н. Страховым из Москвы через Калугу и Тулу, чтобы встретиться с жившим в монастырском скиту старцем Амвросием (прототип старца Зосимы в «Братьях Карамазовых) и другими монахами.
Амвросий, иеросхимонах, преподобный, великий старец Оптиной пустыни
В середине июня 1881 г. Толстой вместе со слугой С. П. Арбузовым и учителем Яснополянской школы Д. Ф. Виноградовым ходил в Оптину пустынь пешком. 15 июня имел беседы с архимандритом Ювеналием и старцем Амвросием, у которого провел два часа. Позднее в письме к И. С. Тургеневу Толстой так отозвался о своем путешествии: «Паломничество мое удалось прекрасно. Я наберу из своей жизни годов пять, которые отдам за эти десять дней» (63, 70).
В феврале 1890 г. вместе с дочерями Татьяной, Марией и племянницей В. А. Кузминской Толстой вновь побывал в Оптиной пустыни.
Со старцем Амвросием Толстой «…говорил о разных верах». Далее в дневнике сделал запись:
«Я говорю: где мы в Боге, т. е. в истине, там все вместе, где в дьяволе, т. е. лжи, там все врозь. — Борис (двоюродный брат Софьи Андреевны Толстой, в то время монах Оптиной пустыни) умилил меня. Амвросий напротив — жалок, жалок своими соблазнами до невозможности. […] Борис говорил, что цель мира и человечества пополнение ангелов» (51, 23).
Писатель и старец договорились о том, что суть их беседы останется тайной для окружающих. Толстой ограничился короткой записью в дневнике. Из уст К. Леонтьева, известного писателя и критика, в августе 1891 г. принявшего тайный постриг, до нас долетела только одна короткая, но весьма значимая фраза, вроде бы сказанная в адрес Толстого старцем Амвросием: «Горд очень». Толстой же в своем дневнике заметил, что старец «учит и не видит, что нужно».
Толстой в Оптиной пустыни. Худ. Владимир Россинский
