В другом обнародованном «сочинителем „Недоросля“» рукописном творении — переписке надворного советника Взяткина со своим покровителем — потерявший страх и честь «лихоимец» Его Превосходительство*** самым бессовестным образом цитирует самого Стародума. «Тут увидел я, что между людьми случайными и людьми почтенными бывает иногда неизмеримая разница, что в большом свете водятся премелкие души и что с великим просвещением можно быть великому скареду», — заканчивает Стародум свой пространный рассказ ученику и стороннику Правдину о недолгой дружбе с «недостойным звания дворянина» «молодым графом»; «истинно, мой достойный приятель, жалко видеть, как в большом свете души мелки и робки», — завершает свой рассказ ученику и последователю Артемону Взяткину бессовестный казнокрад и мздоимец Его Превосходительство***. Оказывается, когда-то, еще «будучи в малых чинах», он, как и его почтительный корреспондент Взяткин, нередко получал за свои плутни «шлепки по роже», зато сейчас Его Превосходительство*** достиг таких высот, что никто не смеет его «в очи избранить, не только заушить». Как и отец отвратительного Стародуму «молодого графа», Его Превосходительство*** — человек не почтенный, а случайный, «слепым случаем произведенный в большой чин и посаженный знатным судьею». Естественно, его неоригинальное суждение о большом свете и обитающих в нем мелких душах выдает в важном чиновнике не справедливого критика общественных нравов, а существо самодовольное, бесчестное и пустое (из чистосердечно-разоблачительного обращения Взяткина следует, что в большие господа его кумир был произведен «из ничего, по единой божеской благости… по единой милости создателя, из ничего всю вселенную создавшего»). Переписка же Его Превосходительства*** со способным подражателем и «коммерческим партнером» носит вполне деловой характер: смышленый проходимец Взяткин просит своего опытного и могущественного покровителя за специально оговоренное вознаграждение позаботиться о перечисленных поименно коллегах — ворах и мошенниках и обеспечить им победу во вверенном Его Превосходительству*** суде. Ко всем им старый мздоимец испытывает глубокую симпатию и с удовольствием соглашается оказать просителю и посреднику Взяткину свою помощь. Ведущему «межевое дело» с «разными беззаступными помещиками», но не имеющему ни прав, ни необходимых документов «бывшему воеводскому товарищу Антропу Шильникову» обещает за другие «пятьсот документов» обеспечить победу в процессе, правда, разъясняет при этом, что предназначенные для Его Превосходительства*** «документы» не смогут убедить секретаря суда, и потому требует для своего подельника «по крайней мере новую сотню документов»; своему старинному приятелю асессору Ворову — за 500 рублей обещает найти тихое место «в дальних наместничествах», купцу Плутягину за 500 же рублей — посадить в тюрьму приехавшую жаловаться «вдову штаб-офицершу Беднякову» и держать ее там до тех пор, пока она не согласится, «не заезжая никуда, отправиться восвояси», советнику Криводушину — за полторы тысячи рублей написать «сильное рекомендательное письмецо», «дабы он употреблен был при рекрутских наборах», а не послушавшемуся совета Его Превосходительства***, повинившемуся во время допроса и «за весьма малое до казны прикосновение» отставленному от места асессору Простофилину — за неопределенную сумму приискать новую должность. «Теперь-то пришло время благополучия нашего, — восклицает торжествующий Взяткин, — истцы и ответчики, правые и виноватые, богатые и убозии (как настоящий ханжа он постоянно жонглирует славянскими словечками и изо всех сил старается выглядеть благочестивым. — М. Л.), все в руце Вашего Превосходительства» и прилагает к своему «реестрецу» «для напоминания всеуниженнейшей просьбы» сторублевую ассигнацию. Однако на просьбы надворного советника Взяткина касательно и его самого, и его многообещающего сына, получившего достойное воспитание проходимца Митюшки «второй отец» откликаться не желает.
По поводу начатого «нелицемерным приятелем» Взяткиным «дела о бесчестии и увечье по поводу данной ему, всенижайшему, сильной пощечины от его высокоблагородия господина майора Неспускалова» донельзя самодовольный Его Превосходительство*** пишет хвастливое «рекомендательное письмецо» самому Взяткину, а не ожидаемую побитым прохвостом «рекомендацию к здешнему начальству». Моление же Взяткина-старшего «перетащить» их с сыном из Москвы в Петербург и помочь этим достойным и чрезвычайно полезным важному «боярину» людям продвинуться по службе всевластный вор и вовсе оставляет без внимания. Надо понимать, что Взяткин оказался «отриновен от благодати» всевластного вельможи лишь потому, что расторопный порученец нужен Его Превосходительству*** не в Петербурге, а в Москве.
Некоторые свои ответы «друг бесчестных людей» Его Превосходительство*** заканчивает утешительными для отечественных жуликов всех мастей уверениями: «Пока я боярин, он, Воров, и вся его родня будут вести житие благоденственное». Или: «Пока я боярин, по тех пор для всех Бедняковых Петербург будет тюрьма, а тюрьма Петербург». Однако к моменту публикации переписки двух казнокрадов угрозы для процветающей России они уже не представляют: в этой стране лихоимцы и воры постепенно вымирают, и их отвратительные поступки становятся известны всем честным людям империи. Больше того, Стародум не указывает, кто и с какой целью разбирает бумаги покойного Взяткина, и проницательный читатель имеет основание задаться вопросами: уж не производился ли в доме беспечного взяточника обыск, уж не следил ли за его плутнями добродетельный чиновник Правдин, уж не находился ли он под следствием? С другой стороны, замысел Фонвизина мог оказаться совершенно иным: возможно (и даже скорее всего), он намеревался показать, что в нынешнюю эпоху чиновные корыстолюбцы блаженствуют и спокойно умирают уважаемыми господами — не случайно фонвизинская статья имеет название «Письмо, найденное по блаженной кончине надворного советника Взяткина к покойному Его Превосходительству***» и о расследовании деятельности этой пары в ней не говорится ни слова. Продажный судья называется здесь «покойным Его Превосходительством***», а «кончина» Взяткина — «блаженной». Если на уверение госпожи Простаковой, что «придет час воли Божией», недоросль Митрофан отвечает знаменитым изречением: «Час воли моей пришел» — и оказывается не прав, то схожее по форме заявление Ворова: «Пришло время благополучия нашего» — целиком и полностью отражает положение дел в несчастном отечестве. Знаменитое «час воли Божией», которое в письме Фонвизину от 6 апреля 1771 года Сумароков называл «той же магометанской предестинацией (учением о предопределении. — М. Л.)», отрицательные герои переделывают на свой лад.
