Ознакомительная версия.
Около четырех часов дня автобус прибыл на конечный пункт – в городок Камбия. Впервые с тех пор, как мы покинули Фритаун, я увидел слабое подобие улыбки на лицах некоторых пассажиров. Но вскоре они снова помрачнели. Поднялся ропот, потому что пришли пограничники и потребовали плату за разрешение пересечь границу. Все полезли кто в носок, кто за отворот брюк, кто в повязанный на голову тюрбан, чтобы достать оттуда остатки сбережений. Женщина с двумя мальчиками лет семи умоляла офицера не отбирать последнее. Деньги, как она говорила, были нужны ей, чтобы прокормить сыновей в Конакри. Но пограничник и не думал убирать протянутую за мздой руку и прикрикнул на нее, приказав отойти в сторону. Мне было тошно смотреть, как военные требуют взятки со своих же соотечественников, бегущих от войны. Почему нужно платить за возможность выехать из страны? За каждый штамп о пересечении границы у нас просили по триста леоне[44], что составляло примерно двойную месячную зарплату.
Получив нужную печать, я пошел вперед и оказался на пограничной территории, принадлежавшей Гвинее. Город Конакри находился в восьмидесяти километрах отсюда, поэтому я ускорил шаг, чтобы побыстрее добраться до автобуса, который доставит меня в столицу. Я старался не думать о том, что не знаю ни одного из языков, на которых говорят в Гвинее[45]. Сперва меня это немного беспокоило, но я был так счастлив, что сумел выбраться живым из Сьерра-Леоне, что другие тревоги на время отошли на второй план.
Автобусы в Конакри стояли за пограничной полосой, патрулируемой гвинейскими солдатами. На «ничейной земле» отирались менялы, предлагавшие иностранцам купить валюту Гвинеи[46] по совершенно произвольному, из головы взятому курсу. Я думал, что военные должны были бы возражать против нелегального обмена, но они не проявляли к этому никакого интереса. Я поменял деньги и пошел на паспортный контроль. Здесь толпилось много солдат, которые не говорили по-английски или притворялись, что не понимают. Автоматы у них были сняты с предохранителей, стволы выставлены вперед, будто они все время ждали провокаций. Я старался не смотреть им в глаза, потому что боялся, что они прочтут в моем взгляде мое прошлое и узнают, что я тоже когда-то служил в армии, а теперь бегу от этой незавидной доли.
Все эмигранты перед тем, как отправиться в автобус, должны были пройти досмотр в темно-коричневом деревянном домишке. Там солдаты вскрывали багаж, в то время как его владельцы выходили на улицу и предъявляли документы офицерам. Когда я зашел в дом, мою сумку грубо разорвали и вытряхнули ее содержимое на пол. Но я быстро все собрал и уложил в пакет, потому что вещей было немного: две рубашки, две майки, три пары штанов.
Когда я вышел после досмотра, мне показалось, что на меня смотрят все находящиеся во дворе пограничники. Надо было показать документы, но кому именно? Конторок было очень много, и я не знал, к какой идти. Солдаты, одетые в форму, сидели при полном вооружении в тени манговых деревьев. Одни повесили автоматы на спинку стула, другие положили на стол, дулом к деревянному «таможенному пункту». Это делалось намеренно, чтобы люди нервничали. Так проще вымогать у них деньги.
Пограничник с сигарой в зубах, развалившийся за крайним справа столом, жестом велел мне подойти к нему. Он протянул руку за документами. Я вложил в нее паспорт, не глядя ему в лицо. Он говорил на незнакомом мне языке. Военный сунул мой паспорт в нагрудный карман, вытащил изо рта сигару, потом положил руки на стол и мрачно уставился на меня. Я опустил голову, но он поднял мой подбородок, заставляя смотреть прямо. Он снова вынул сигару и снова изучил мои документы. Глаза у него налились кровью, но на лице появилась ухмылка. Он сложил руки на груди и откинулся на спинку стула, пристально рассматривая меня. Я криво улыбнулся, и тогда он засмеялся, произнес что-то непонятное и выставил вперед руку ладонью вверх. Теперь усмешка исчезла с его губ. Пришлось сунуть в ладонь несколько купюр. Он понюхал их, убрал в карман, вернул мне паспорт и показал, что я могу идти к воротам.
За ними стояло в ряд много автобусов, и непонятно было, какой из них следует в Конакри. Я попытался спросить, но никто не понимал меня. По-французски я знал только слово «бонжур», но от него не было никакой пользы.
Бродя в поисках автобуса, я случайно столкнулся с прохожим.
– Watch wussai you dae go[47], – буркнул он на крио.
– Me na sorry, sir. – Я решил завязать разговор. – How de body?[48]
– Me body fine en waitin you dae do na ya so me pekin?[49]
Я объяснил, что ищу автобус на Конакри. Незнакомец ехал туда же.
В автобусе было полно народу, и большую часть пути я стоял.
На отрезке пути в восемьдесят километров было более пятнадцати блок-постов. И везде солдаты немилосердно обирали проезжающих. Все КПП выглядели примерно одинаково: у обочины джипы с установленными на них пулеметами, двое солдат у металлического заграждения, под тентом справа еще несколько военных. На некоторых остановках встречались хижины, в которых досматривали пассажиров. Для сьерралеонцев действовал единый «тариф» взятки. Тех, кто не мог заплатить, выкидывали из автобусов. Мне было интересно, куда деваются эти люди. Неужели их действительно высылают из страны? Благодаря помощи встреченного у границы соотечественника мне удалось преодолеть несколько блокпостов, ничего не заплатив. Большинство солдат думали, что я его сын, поэтому проверяли документы только у него, а меня не трогали. С него брали плату за двоих, но он, похоже, не замечал этого. Для него важно было побыстрее добраться до Конакри, а деньги – не проблема.
На одном из пунктов солдаты завели меня в комнату для досмотра и велели раздеться. Вначале мне очень не хотелось снимать одежду, но потом я увидел, что одного из отказавшихся от этой процедуры они бросили на пол и порвали на нем рубашку и штаны. Пришлось подчиниться. Один из постовых отобрал мой любимый ремень с пряжкой в виде головы льва. Я бежал к автобусу, поддерживая брюки рукой, крепко сжимая зубы и кулаки, чтобы сдержать гнев.
На последнем КПП обыскивавший меня солдат велел поднять руки за голову. Штаны упали. Некоторые пассажиры засмеялись. Солдат подвязал их шнурком, который оказался у него с собой. После этого он вытащил из моего кармана паспорт, пролистал его и вернул мне. Я встал в очередь: люди ждали, чтобы им поставили отметку о въезде. Меня трясло от возмущения, но я понимал, что надо успокоиться, иначе не видать мне Конакри. Прокатился слух, что стоимость отметки – значительная сумма, равная примерно тремстам леоне. У меня осталось всего сто, и они мне нужны были для продолжения путешествия. Что же делать? Я проделал такой путь, и все напрасно… Даже если я захочу вернуться во Фритаун, у меня не хватит на это денег. На глаза навернулись слезы. Выхода из сложившегося положения я не видел и нервничал все больше. Меня уже всего трясло от ужаса, как вдруг я увидел, что человек, только что получивший нужный штамп, выронил две из многочисленных имевшихся у него сумок. В тот момент он как раз огибал блокпост и направлялся к нашему автобусу. После некоторых колебаний я решил рискнуть: тихонько вышел из очереди, подхватил эти сумки и последовал за их владельцем. Я забрался в самый конец салона, вжался в сиденье, косо поглядывая в окно, чтобы удостовериться, что солдаты не смотрят в мою сторону. Все пассажиры вернулись на свои места. Проверяющие не заметили моего исчезновения. Автобус тронулся и стал медленно набирать скорость. Я въехал в страну нелегально и знал, что из-за этого потом возникнут неприятности.
Ознакомительная версия.
