ли, раз гонят, впрямь? Первой высказалась Ира:
- Надо поехать, - заявила она храбро, - можно поехать!
- Может быть, может быть, - поддержал ее Б. Л., - а вас я потом через Неру вытребую. - В то время до нас дошли слухи, будто Неру заявил о своей готовности предоставить политическое убежище Пастернаку.
- А может быть, давай уедем? - вдруг предложил он мне. И сел за письмо правительству.
Б. Л. писал, что, поскольку его считают эмигрантом, он просит отпустить его, но при этом не хочет «оставлять заложников» и потому просит отпустить с ним и меня, и моих близких.
Написал, порвал письмо и сказал мне:
- Нет, Лелюша, ехать за границу я не смог бы, даже если бы нас всех отпустили. Я мечтал поехать на Запад как на праздник, но на празднике этом повседневно существовать ни за что не смог бы. Пусть будут родные будни, родные березы, привычные неприятности и даже - привычные гонения. И - надежда... Буду испытывать свое горе.
Да, это было лишь минутное настроение, а серьезно вопрос «ехать ли» не стоял. БЛ. всегда ощущал себя русским и по-настоящему любил Россию».
По словам Ильи Эренбурга, который приехал в те дни из Швеции, где в раскаленной атмосфере международного скандала вручал Ленинскую премию мира шведскому писателю Лундквисту, внезапный перелом в ходе событий произошел после телефонного звонка Джавахарлала Неру Хрущеву по поводу притеснений Пастернака. ТАСС тотчас же гарантировало неприкосновенность личности и имущества Пастернака и беспрепятственность его поездки в Швецию. Чтобы спустить все на тормозах, Пастернаку предложили подписать согласованные тексты обращений Хрущеву и в «Правду», опубликованные 2 и 6 ноября 1958 года.
Зинаида Николаевна так вспоминала события, связанные с выступлением Семичастного: «На семейном совете долго обсуждали, как поступить. Все были за то, чтобы написать в правительство просьбу никуда его не высылать, - он родился в России, хотел бы до самой смерти тут жить и сможет еще принести пользу русскому государству. Одна я была за то, чтобы он выехал за границу. Он был удивлен и спросил меня: «С тобой и с Леней?» Я ответила: «Ни в коем случае, я желаю тебе добра и хочу, чтобы последние годы жизни ты провел в покое и почете. Нам с Леней придется отречься от тебя, ты понимаешь, конечно, что это будет только официально». Я взвешивала все. За тридцать лет нашей совместной жизни я постоянно чувствовала несправедливое отношение к нему государства, а теперь тем более нельзя было ждать ничего хорошего. Мне было его смертельно жалко, а что будет со мной и Леней, мне было все равно. Он отвечал: «Если вы отказываетесь ехать со мной за границу, я ни в коем случае не уеду».
Ох, лукавила Зинаида Николаевна, и тогда, в 58-м, и несколько лет спустя, в мемуарах. На самом деле она делала все, чтобы Пастернак не уехал. В случае отъезда вместе с ним и ее с детьми, и Ивинской, существовала большая вероятность того, что там Пастернак окончательно уйдет к Ивинской, а с прежней семьей будет лишь щедро делиться гонорарами за «Доктора Живаго». А Зинаида Николаевна хотела навсегда оставить статус последней и единственной жены Классика - не для наследства, для Истории! И она превосходно понимала, что, сообщив мужу о неизбежной для нее и детей пытки отречением в случае его отъезда, она стопроцентно гарантировала, что ни в коем случае Пастернак за границу не уедет.
Утром 30 октября, как вспоминала Ольга Ивинская, «я поехала в Лаврушинский переулок в «Авторские права» -посоветоваться с Г. Б. Хесиным. Хесин всегда казался нам интеллигентным, приятным. Думалось, что он прекрасно относится к Б. Л., да и ко мне. Когда я приезжала по делам в «Авторские права», Григорий Борисович целовал мне руку, усаживал в кресло, расспрашивал, весь -доброжелательность и сплошная готовность к услугам.
Увы, на этот раз, когда я больше всего нуждалась в совете и поддержке, Хесин окатил меня ледяным душем. Это был холодный, чопорный, сжатый, чужой человек. Корректно поклонившись, он выжидающе на меня уставился.
- Григорий Борисович, я приехала к вам за поддержкой, скажите, ну что нам делать? Вот была я вчера в Союзе, там волновались за Б.Л., говорили мне быть неотступно при нем; я даже успокоилась, как вдруг - это ужасное выступление Семичастного; что же нам делать?
- Ольга Всеволодовна, - почему-то очень громко и четко выговаривая каждое слово, начал Хесин, - теперь советовать вам мы уже больше не сможем. Я считаю, что Пастернак совершил предательство и стал пособником холодной войны, внутренним эмигрантом. Некоторые вещи ради своей родины нельзя прощать. Нет, советовать тут я вам ничего не могу.
Потрясенная метаморфозой Хесина, я вскочила и, не попрощавшись с ним, вышла в коридор, хлопнув дверью. Невидящими глазами уставилась в вестибюле на какую-то стенгазету с юмористическими картинками, хотела успокоиться, собраться с силами. И почти тотчас же за моей спиной раздался молодой, приятный голос:
- Ольга Всеволодовна, ради Бога обождите! Я так боялся, что Вы ушли.
Это был один из молодых адвокатов. У него было нежное девическое лицо, невинные глаза, словом, вполне подкупающая внешность. Звали его Зоренька.
- Я всеми силами хочу вам помочь, - говорил Зоренька, -для меня Борис Леонидович святой! Вы сейчас не очень хорошо понимаете обстановку. Давайте условимся, где нам можно встретиться и все обсудить.
Обрадованная этой нежданной помощью, я дала мамин адрес в Собиновском переулке и попросила Зореньку приехать туда через два часа.
Он был точен.
- Помните, что я люблю Бориса Леонидовича и знайте, что для меня это святое имя, - начал он свою речь на
Собиновском (ну как я могла ему не поверить?), - но время не терпит! Я только одно могу вам посоветовать: надо писать письмо на имя Хрущева, иначе его могут из страны выслать, хотя он и отказался от премии. Текст этого письма я помогу вам выработать сейчас же».
Хесин и Зоренька здесь работали в стиле злого и доброго следователей и легко добились желаемого. Не остается сомнений, к какому ведомству они так или иначе принадлежали. Потом, когда Поликарпов и Хесин вместе с Ивинской мчались на правительственном «ЗИЛе» в Переделкино, чтобы везти Пастернака в ЦК, Хесин шепнул Ольге Всеволодовне: «Вы никогда не понимаете, кто ваш доброжелатель, кто враг.
Вы никогда ничего не понимаете: ведь это же я к вам на помощь Зореньку подослал...»
Ивинская продолжает: «В страхе перед возможностью вынужденной эмиграции (что
