«Мой дорогой мушкетер, у тебя все впереди…». Василий Ян с сыном Михаилом. Москва, конец 1940-х (из архива семьи Янчевецких).
Ян надеялся, как надеялись очень-очень многие советские люди, что великая победа станет «порогом необычайного расцвета СССР, новых идеалов». Страна восстанавливалась после войны, гордилась победой над нацистской чумой. Но органы госбезопасности продолжали искать изменников и врагов народа, хотя арестовывали уже не с тем размахом, как при Ежове. 1949 год вообще можно было бы назвать «гуманным»: среди 75 000 осужденных по 58-й статье – ни одного приговоренного к расстрелу. Лагерные сроки за антисоветскую агитацию (ст.58, п.10) получили немногим более 14 700 человек [13].
Янчевецкого «вели» по десятому пункту. «Следователь обвинял меня в том, что якобы являясь личностью, враждебной существующему строю, я занимался антисоветской агитацией… Эти утверждения содержались в доносе, выдержки из которого зачитывались следователем… С самого начала мне было заявлено, что неизбежность моего дальнейшего заключения предрешено фактом ареста, что моя несговорчивость только приведет к репрессиям в отношении моих родных. Следователь заявил, что мой отец уже исключен из Союза советских писателей, лишен средств к существованию. Буквально высказывался так: „Он получил Сталинскую премию, теперь мы дадим ему свою премию“…» [14].
27 августа 1949 года Особое совещание при МГБ СССР вынесло приговор. «М.В.Янчевецкий признан виновным в том, что на протяжении ряда лет среди окружавших его лиц проводил антисоветские высказывания, подвергал критике отдельные мероприятия, проводимые ВКП (б) и Советским правительством, клеветал на советскую действительность и демократическую свободу в СССР, восхвалял буржуазную демократию Англии и США… Изобличается показаниями свидетелей… Виновным себя признал… За антисоветскую деятельность заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на восемь лет» [15].
Составляя в 1954 году прошение о снятии судимости, Михаил Янчевецкий писал: «Не считаю возможным излагать то, что представлял собой „строгий режим следствия“ в Лефортовской тюрьме». Лев Гумилев – сын Анны Ахматовой, молодой историк, арестованный в ноябре 1949 года – вспоминал о Лефортовке лаконично: «Тут меня били мало, но памятно». «Методы следствия и стремление предотвратить возможность распространения репрессий на моих родных вынудили меня признать обвинение и подписать протоколы показаний, составленные следователем», – объяснял Янчевецкий.
Отправили его в «Воркутлаг», распределили в ОЛП-59. «Воркутлаг», состоявший из десятков отдельных лагерных пунктов, давал стране уголь, строил шахты, добывал молибден, рубил лес, делал кирпич, цемент и стройматериалы, необходимые для освоения Заполярья. ОЛП-59 – это лесоповал…
Как жить, когда твой единственный сын попал в беду, а ты, всегда ценивший смелость и сочиняющий книги о сильных людях, не знаешь, чем ему помочь? «Мой дорогой мушкетер, у тебя все впереди, – писал ты ему из Ташкента, когда победа уже была близка. – Счастье у нас в руках, нужно только его не пропустить, не обронить…». «Ты говоришь: «Захотелось дороги, юга, бродить с трубкой в зубах и в сандалиях». Клянусь честным словом д’Артаньяна, что все это будет и, может быть бродить, мы будем вместе». Борясь с отчаянием, Василий Григорьевич перечитывал Мишины письма: «Что остается нам, если отнять надежду и убить волю? Надо питать первое и закалять второе» [16].
Ян был из той породы людей, что борются до последнего, до предела своих сил и возможностей. Он достучался до министра государственной безопасности Абакумова – создателя грозного СМЕРШа. Генерал позвонил лауреату Сталинской премии и предложил изложить просьбу письменно. «Глубокоуважаемый Виктор Семенович! – Ян тщательно подбирал слова, старался сохранить холодным рассудок, когда выстукивал письмо на машинке. – 16 мая с.г. был арестован мой сын, художник Михаил Васильевич Янчевецкий (ордер №843) … Как сообщила мне жена моего сына, следствие закончено, и я хотел бы знать, в чем он обвиняется… Я не прошу снисхождения к моему сыну: если он виноват, он подлежит наказанию. Я прошу только сказать мне, в чем его вина… Я уже очень стар. Мне 75 лет. Арест моего сына является для меня огромным и неожиданным ударом. Мне важно получить разъяснения, в чем обвиняется мой сын, которого я воспитывал, чтобы сделать его полезным советским человеком» [17].
Что ответил Абакумов и ответил ли – неизвестно. Участь Михаила Янчевецкого была решена уже фактом ареста, как и тысяч других обвиняемых по 58-й статье, независимо от их заслуг. Ахматова писала самому Сталину, но ее Левушка получил 10 лет лишения свободы «за террористические намерения и антисоветскую агитацию» [18].
***
Ян продолжал работать. Пока работал – черные мысли не лезли в голову. Он уступил пожеланию издательства и разделил «Золотую Орду» на две части – повесть о юности и победах Александра Невского и роман о последнем походе Батыя. Но сил оставалось совсем мало. Сохранилась рабочая тетрадь Яна, датированная ноябрем 1949 года. На первой ее странице наклеена вырезка из журнала – фотография фрагмента звездного неба. Ниже подпись карандашом: «Моя родина – созвездие Плеяд, куда я надеюсь когда-нибудь вернуться». Попытайтесь представить, что может твориться в душе человека после стольких жесточайших ударов. И, тем не менее, он создавал любимые пленительные образы.
…В нескольких шагах от большого шатра Гаврила Олексич остановился, решив выполнить все татарские обычаи и причуды, помня, что на чужом пиру надо покоряться хозяину. Слуги разостлали на дорожке, ведущей к шатру, полосы шелковой розовой ткани, незримая рука отодвинула ковер, и вдруг из шатра выскользнула гибким движением пантеры молодая женщина и замерла настороженная. На ярком солнце сверкали золотые и серебряные запястья и браслеты, украшавшие тонкие руки и щиколотки стройных ног…
Ян переписал страницы о поездке Александра Ярославича в Орду, во главе русского посольства поставил ближнего дружинника князя. В издательстве категорически не хотели публиковать рассказ о том, как Александр Невский ездил «на поклон» к Батыю (хотя Югов в своем романе описал визиты князя в ханскую ставку как дальновидную дипломатию, и такой же замысел был у Яна). «Я весь вечер погружался в русскую историю, и я убеждался, как не прав был А.А-й, какая сложная была обстановка и свары князей в XIII веке» (запись в дневнике от 18.IX.49). «Стараюсь выправить Александра Н., хочу показать его необычайным, молодым, пламенным» (14.XII.50). «Мне теперь очень жаль, что я согласился на разделение моего такого „полноводного“ романа. Все же сделаю все возможное, чтобы два романа-подростка сказали что-либо новое» (24.XII.50).
