Мне казалось, что я снова ощущаю тот бинт у себя на ноге. На сей раз заснул я. Жаклин разбудила меня и сказала, что пора спускаться вниз. Наши мускулы все еще гудели после подъема, а ноги затекли от сна в сидячем положении, и мы едва успели дойти до начала размеченной тропы, когда на дорогу упала тень от кратера. Через мгновение солнце закатилось за вершину вулкана, одарив нас на прощание фантастической симфонией бликов, цветов и огней. Мы попрощались с силуэтами черных, как уголь, троллей, остававшихся незамеченными при свете дня и выползших на поверхность с наступлением сумерек. Но мы знали, что назавтра, когда солнечные лучи вновь заиграют на конусообразных склонах вулкана Тейде, мы уже не потеряем из виду эти удивительные скульптуры, изваянные природой из темно- и светло-коричневой лавы.
На следующий день мы спустились на самое дно кратера — безо всякой цели, просто чтобы насладиться близостью к природе. Разнообразный и яркий мир тропиков вскоре исчез за причудливыми фигурами из застывшей лавы, грудами желтого песка и черными валунами.
Мы с аппетитом съели принесенный с собой ланч. До наступления нового года оставалось всего два дня, но солнце в чистом горном воздухе палило с такой силой, что нам пришлось искать убежище в тени кустарника. Жаклин вскоре заснула на мягком матрасе из веток, так и не заметив, что кроме нас раскидистый кустарник предоставил укрытие еще и паре маленьких веселых птичек. Одна из них чуть было не села на нос спящей Жаклин.
Я познакомился с Никитой Хрущевым в музее «Кон-Тики». Он вместе со своим верным министром иностранных дел Громыко находился в Норвегии с визитом. Хрущев дал разрешение на издание моей книги о «Кон-Тики» в СССР, и теперь он хотел увидеть сам плот, к которому испытывал почти родственные чувства. Громыко всегда следовал за ним безмолвной тенью, но когда мы подошли к скульптурам острова Пасхи, он шепнул, что переводчик из их делегации — тот самый, кто перевел с норвежского на русский мою книгу «Аку-Аку». Сам переводчик был занят по горло, потому что жизнерадостный советский лидер постоянно задавал вопросы, шутил и вообще нарушал все правила этикета, равно как и свой собственный график. Он явно предпочел бы стоять босиком вместе с нами на плоту, чем часами сидеть на скучных совещаниях, где для того, чтобы проветрить ноги, надо разыгрывать приступ ярости и стучать башмаком по пюпитру. Наконец он собрался уходить, задержавшись в музее на тридцать минут дольше запланированного. В дверях он остановился и спросил, возьму ли я его с собой в следующую экспедицию. Журналисты и переводчики разом подались вперед, просунув микрофоны на длинных рукоятках прямо мне под нос. Что я мог ответить на такой вопрос человеку, воплощавшему для всего мира идею коммунизма?
— А что бы вы там делали? — поинтересовался я.
— Я мог бы быть поваром, — раздалось в ответ. Оказывается, Хрущев умеет готовить.
— А как бы вы готовили еду на борту?
— Я бы взял с собой примус.
— Захватите икры побольше, и можно ничего не готовить, — отшутился я.
На том мы и расстались. Первое доказательство того, что он не забыл о нашем соглашении, я получил в тот же день — бочонок икры и ящик отборной водки из советского посольства в Осло. И, словно этого было не достаточно, Хрущев не замедлил продемонстрировать, что отвечает моему главному условию — чтобы русский участник экспедиции обладал чувством юмора.
Через несколько часов после встречи в музее «Кон-Тики» на мое имя из Министерства иностранных дел пришло неожиданное приглашение на неофициальный прием в честь главы советского государства. Прием происходил в особняке, незаметно стоявшем в одном из уголков парка Народного музея. По такому случаю парк на целый день закрыли для туристов. После обеда мы все вышли на свежий воздух, где пара танцоров в национальных костюмах под аккомпанемент скрипки исполнила «халлинг» национальный норвежский танец. Хрущев пребывал в отличном расположении духа и наслаждался вовсю.
У меня не возникло ни малейших сомнений, кому я обязан приглашением. На прием не допустили ни журналистов, ни представителей светских кругов только несколько политиков из обеих стран да ваш покорный слуга. В таком обществе я чувствовал себя довольно неловко, поэтому держался позади и издалека, через головы остальных гостей смотрел на представление.
Когда артисты закончили прыгать и скакать («халлинг» состоит, в основном, из прыжков), глава советского государства вышел на лужайку, знаком велел скрипачу играть и пригласил на танец министра Громыко. Громыко позеленел от отчаяния. Кроме всего прочего, он не производил впечатления спортивного человека. Получив от Громыко отказ, Хрущев невозмутимо подошел к министру иностранных дел Норвегии Харальду Ланге и низко поклонился. Я знал Ланге как опытного дипломата, умевшего находить выход из любой запутанной ситуации, но это было слишком даже для него. Он покраснел как рак и не двинулся с места. Скрипач продолжал, как заведенный, наигрывать веселые народные мелодии.
А затем я увидел картину, которая доставила мне не меньшую радость, чем чаплинские фильмы, которые мы смотрели в детстве, захлебываясь от смеха.
Маленький, кругленький Хрущев не желал сдаваться. Следующим он пригласил нашего высокого, худого премьер-министра Герхардсена. Голова Хрущева находилась где-то на уровне живота Герхардсена. Когда премьер-министр вышел в круг, силы оставили меня. Хозяева-норвежцы пытались выдавить из себя вежливые улыбки, русские стояли с каменными лицами, советский президент прыгал и вертелся, как мячик, в руках длинного премьер-министра Норвегии, а я, потеряв всякий контроль над собой, визжал от смеха и топал ногами от восторга.
Прошло какое-то время, и в очередной свой приезд в Москву я встретился с дочерью и зятем Хрущева. Она возглавляла какой-то экологический журнал, а ее муж был главным редактором газеты «Известия». Единственный из всех моих знакомых он дал мне политическую характеристику. Дело было так. Меня пригласили в редакцию его газеты. Он вывел меня на балкон с видом на дома и практически свободную от машин главную улицу.
— Все это мы построили благодаря революции, — гордо заметил он.
— Вы были в Осло вместе с вашим тестем. Вам понравилась улица Карл-Юхансгате? — спросил я.
Он признался, что очень.
— А ведь мы не устраивали никакой революции.
Он рассмеялся и повернулся к коллегам.
— Хейердал — неисправимый социал-демократ, — пояснил он.
Лед в отношениях между Востоком и Западом еще не растаял в те дни, когда я впервые побывал в Азербайджане и встретился с главой республики Гейдаром Алиевым, одним из членов Верховного Совета СССР, не принадлежащих к русской национальности. До этого я целую неделю ездил по республике в обществе президента местной Академии наук, Хасана Алиева, не подозревая о том, что они родные братья. Хасан Алиев пригласил меня в Азербайджан, чтобы показать мне самые древние датируемые наскальные изображения кораблей в мире. В нескольких километрах к югу от Баку Каспийское море отступило от своих берегов, и остатки старинных приморских поселений оказались на суше. Поскольку развалины поселений находились выше барельефов кораблей, стало возможным определить возраст изображений с помощью метода углеродного анализа. Некоторые были высечены в скалах более пяти тысяч лет назад, и они очень напоминали древнейшие египетские рисунки тростниковых судов, встречающиеся на берегах Красного моря. В довершение сходства, и у тех, и у других на носу красовался символ солнца. Менее древние изображения в точности напоминали старинные корабли викингов. Мореплаватели жили в этих краях с незапамятных времен.
