Даже авторитетный Музей человека в Париже выставил бартелевский текст расшифровки на стенде, посвященном острову Пасхи. Однако он провисел там недолго. К делу подключились русские языковеды. Они обработали надписи на «ронго-ронго» с помощью компьютеров и пришли к выводу, что надписи сделаны на неведомом языке, не встречающемся нигде в Полинезии. Не зная этого языка, невозможно прочесть «ронго-ронго».
Тем не менее фантазии Бартеля переполошили весь научный мир. Даже его собственные ученики опровергают результаты бартелевской расшифровки и наперебой предлагают собственные, ничуть не менее фантастичные. А пока иероглифы «ронго-ронго» хранят свою тайну.
Когда мне предложили объехать Советский Союз с моим фильмом о «Кон-Тики», я согласился на одном условии: я сам составлю программу поездки и буду передвигаться совершенно свободно. Сегодня я могу сказать, что и за время войны, и в последующие годы войны «холодной» я хорошо узнал мир по обе стороны «железного занавеса». Главный вывод — вовсе не государственная граница пролегает между друзьями и врагами.
Быстрее других в советской Академии наук я подружился с этнологом Генрихом Анохиным, ветераном войны, специалистом по скандинавским языкам и культуре. Именно благодаря ему во время моего первого визита в Москву я встречался не только и не столько с учеными, сколько с членами писательской и актерской гильдий. В тесных квартирах и маленьких затерянных в подмосковных лесах дачах водка текла рекой, икра лежала горами, и атмосфера была самая что ни на есть дружелюбная. Все знали, что я одновременно являюсь почетным членом Академии наук Нью-Йорка и почетным доктором наук АН СССР, но старательно избегали разговоров и о науке, и о политике.
В поездке по бескрайним русским равнинам и по многочисленным республикам СССР неизменно рядом со мной был переводчик книги о «Кон-Тики». Мы вместе гостили у крестьян в колхозах, заходили в деревенские православные церкви, густо пахнущие благовониями, к моему удивлению, они всегда были полны народа. В свете множества свечей стены сияли чистейшим золотом, а за право обладать иконами, хранившимися в этих скромных храмах, владелец любого музея отдал бы правую руку. За тяжелыми церковными дверьми царила удивительная атмосфера — воспоминания о невозвратно ушедшем прошлом и надежда на лучшие времена в будущем.
Ночным поездом мы приехали на запад от Москвы в Ленинград, чтобы взглянуть на раритеты с тихоокеанских островов, доставленные в прошлом веке в царские музеи. Много дней мы ехали на восток по транссибирской железной дороге, через всю Сибирь, мимо бесконечных лесов и покосившихся заборов, и на остановках закутанные в меха пассажиры уходили в скованные морозом поселки. В конце концов, мы оказались в самом Владивостоке, где у северо-восточной оконечности Тихого океана соседствуют Советский Союз и коммунистический Китай. Далее, в океане, Япония, Курильские и Алеутские острова образовывают мост до притулившейся у берегов Британской Колумбии цепочки островов, где я жил перед войной и где впервые узнал о существовании естественного морского пути из Азии в Америку и Полинезию. Меня поразило, что советские власти, совершенно не думающие об экологии на западе страны, принялись строить здесь, на востоке, Целлюлозно-бумажный комбинат — а ведь вопросы сохранения окружающей среды стоят в восточных регионах гораздо острее.
В Сибири мне было слишком холодно. Я предпочел бы, чтобы меня подхватило теплое японское течение и медленно вынесло к покрытым снегом и льдом берегам Северной Америки.
Самые прекрасные воспоминания остались у меня от Грузии. Актеры и музыканты из Тбилиси отвезли нас со Львом на рыбалку. Мы лежали в траве около кристально чистого ручья в расселине Кавказских гор и ели свежую форель, которую мы ловили с такой быстротой, что едва успевали менять наживку. Словно древние викинги, мы пили грузинское вино из коровьих рогов. Поскольку их невозможно поставить, их всякий раз приходилось осушать до дна, прежде чем отломить кусок хлеба или взять еще одну рыбину. Согласно местному обычаю, надо было произносить тосты за каждого из гостей по отдельности, а также за женщин, за мир, за дружбу, за короля Улафа и за премьера Хрущева, за наших предков и за потомков, за любовь, за земные плоды и за долгую и счастливую жизнь. Словом, рыбалка вылилась в долгий и очаровательный обед на открытом воздухе. Даже мой верный спутник Лев потерял счет времени. В итоге нам пришлось мчаться на машине сломя голову, чтобы успеть на ночной московский поезд. Пока я на бегу благодарил наших хозяев за гостеприимство, Лев вскочил в вагон набиравшего ход поезда. Я с чемоданом в руке побежал за следующим. Назавтра в Москве была запланирована моя лекция. Я зашвырнул чемодан в открытую дверь вагона и ухватился за поручни, но состав ехал уже так быстро, что мои ноги повисли в воздухе, и не было никакой возможности поставить их на ступеньку. Поезд мчался на всех парах, а следом за ним в горизонтальном положении летел я — словно на «Кон-Тики» в сильную бурю. Я уж решил, что пришел мой последний час, но проводник вместе с другими пассажирами втащили меня в тамбур.
Все обошлось несколькими ссадинами, тем не менее ко мне вызвали медсестру. Кровь из глубокой царапины на ноге проступала поверх брючины. Сестра наложила повязку, и, надев поверх нее строгий синий костюм, я на следующий день предстал перед аудиторией. Даже по эту сторону «железного занавеса» в подобных случаях полагалась торжественная форма одежды. Кепку и рабочую спецовку в стране победившего пролетариата не приветствовали бы.
Как героя вечера и его переводчика, нас со Львом усадили в удобные кресла на подиуме. Только я собрался заговорить, как Лев наклонился и протянул руку к моей левой брючине, словно собираясь снять с нее пушинку. Я опустил взгляд и увидел, что именно его смутило — белая нитка на моем черном носке. Беда в том, что она оказалась вовсе не короткой — он тянул и тянул, а она все вытягивалась и вытягивалась. Я уже понял, что это бинт, а Лев продолжал медленно и невозмутимо вытягивать нитку и сматывать ее в клубок. Мы оба сидели с каменными лицами, но я незаметно пытался убрать ногу подальше, пока он не размотает весь бинт. Наконец, до него дошло. Лев нагнулся и засунул клубок мне под брючину. Теперь я уже думал не о предстоящей лекции, а о том, как бы дойти до трибуны, не выронив из-под штанов моток ниток.
Мне казалось, что я снова ощущаю тот бинт у себя на ноге. На сей раз заснул я. Жаклин разбудила меня и сказала, что пора спускаться вниз. Наши мускулы все еще гудели после подъема, а ноги затекли от сна в сидячем положении, и мы едва успели дойти до начала размеченной тропы, когда на дорогу упала тень от кратера. Через мгновение солнце закатилось за вершину вулкана, одарив нас на прощание фантастической симфонией бликов, цветов и огней. Мы попрощались с силуэтами черных, как уголь, троллей, остававшихся незамеченными при свете дня и выползших на поверхность с наступлением сумерек. Но мы знали, что назавтра, когда солнечные лучи вновь заиграют на конусообразных склонах вулкана Тейде, мы уже не потеряем из виду эти удивительные скульптуры, изваянные природой из темно- и светло-коричневой лавы.
