Ознакомительная версия.
Люди не хотят понять, что в данный момент ничего нельзя больше сделать, кроме как только быть и смириться. И это смирение во мне началось уже очень давно, но оно возможно лишь для самого себя, не для других. Поэтому сейчас мое положение здесь отчаянно тяжелое. Мама и Миша постоянно хотят что-то делать, хотят весь мир поставить с ног на голову, и я против этого совершенно бессильна. Ничего, ничего не могу поделать. Все приняв, я могу только страдать. В этом моя сила, и это большая сила. Но лишь для меня, не для других.
Вчера мы узнали, что в Барневельде маме и папе отказано. И это говорит о том, что во вторник они должны быть готовы к депортации. Миша хочет пойти к коменданту и сказать, что тот убийца. В эти дни за ним надо следить. Папа внешне держится очень спокойно. Если бы мне не удалось поместить его в больничный корпус, то здесь, в большом бараке, он бы погиб через несколько дней. Но и там жизнь постепенно становится для него тоже невыносимой. Он совершенно беспомощен и не видит никакого выхода. С моими молитвами тоже что-то не так. Знаю, надо молиться за людей, чтобы они смогли найти в себе силы все это выдержать, но во мне постоянно восходит одна и та же молитва: «Господи, сделай это по возможности быстрее». И поэтому сейчас я парализована во всех своих действиях. Насколько будет в моих силах, я позабочусь об их багаже, но в то же время знаю, что у них все отнимут (это точно), так для чего тогда вся эта возня.
У меня здесь есть хороший друг[51]. В соответствии с планом его должны были этапировать на прошлой неделе. Когда я пришла, он стоял передо мной прямой, как свеча, и лицо его выражало спокойствие. Около кровати стоял сложенный рюкзак, об отъезде мы больше не говорили. Он почитал мне некоторые написанные им вещи, и мы еще немного пофилософствовали. Не отягощая друг другу жизнь предстоящим прощанием, мы смеялись и говорили, что увидимся снова. Каждый из нас может выдержать собственную участь. Отчаянье здесь так велико оттого, что большинство людей не в состоянии справиться со своим жребием и перекладывают этот груз на плечи других. И под этой тяжестью можно сломаться, но не под тяжестью собственной судьбы.
Чувствую, что я созрела, что готова принять свою долю, но не чувствую этого относительно родителей. Это последнее письмо, на которое пока что у меня есть право. Именно сегодня днем у нас отберут паспорта и мы станем жителями лагеря. Стало быть, теперь, ожидая от меня вестей, наберитесь терпения.
Может, мне удастся одно письмо отправить тайком.
Два твоих письма я получила.
Всего тебе доброго, моя подружка.
Этти
11 августа 1943 г.
Позже, когда я больше не буду жить на железных нарах на обнесенной колючей проволокой земле, мне бы хотелось над постелью иметь лампочку, чтобы ночью, если я захочу, вокруг меня было светло. В моем полусне часто кружатся легкие, прозрачные как мыльные пузыри мысли и истории, которые мне хочется поймать белым листом бумаги.
Просыпаясь утром, я чувствую, как окутана этими видениями, и знаешь, это необыкновенное пробуждение. Но дальше уже начинается коротенькая история страданий. Осязаемые мысли и образы, двигаясь вокруг меня, хотят, чтобы их записали, но нигде нельзя спокойно посидеть, и случается, что я часами бегаю в поисках безопасного местечка. Как-то раз к нам посреди ночи забрела бродячая кошка. Мы поставили для нее в туалете шляпную коробку, и она там окотилась. Иногда я чувствую себя бродячей кошкой без шляпной коробки.
Сегодня ночью у Йопи родился сын. Его назвали Беньямином, и он спит в выдвижном ящике шкафа. Рядом с моим папой сейчас поселят одного помешанного.
Ах, знаешь, если здесь не обладать большой внутренней силой и все внешнее не рассматривать как что-то второстепенное, не имеющее никакого веса в сравнении с нашим внутренним величием (не подберу в данный момент другого слова), — тогда все становится вообще безнадежным. Какие жалкие, унылые все эти беспомощные люди, потерявшие свое последнее полотенце, с их коробочками, мисками, кружками, заплесневевшим хлебом, грязным бельем на, под и рядом с их нарами. Они несчастны, когда другие люди кричат или просто недружелюбны с ними, но не замечают, когда сами ведут себя так же по отношению к другим. Маленькие, брошенные дети, чьих родителей уже угнали, а матери других детей о них не заботятся. Они пекутся о собственном ребенке с дизентерией, со всякими недугами и болячками, в то время как раньше это дитя никогда ни на что не жаловалось. Нужно видеть этих обезумевших матерей, в беспомощном отчаянии сидящих около кроваток плачущих, не желающих расти детей.
Эту страничку я писала в десяти разных местах: за столиком для телеграмм, в нашем рабочем бараке, на тачке напротив прачечной, где работает Анна-Мари (она часами стоит в духоте среди беспощадно орущих детей, от которых ей сейчас нет спасу). Вчера я довольно долго успокаивала ее, только пусть это останется между нами (эти мои каракули предназначаются тебе и, конечно, Свипу). Минувшим вечером, каждый раз прибавляя по слову, я писала в доме для сирот во время лекции одного многословного профессора социологии, а сегодня утром — под открытым небом на обдуваемых ветром «дюнах». Сейчас сижу в больничной столовой с картонными стенами — пристанище, которое я только что для себя открыла и где, возможно, смогу изредка уединяться.
Завтра рано утром Йопи отправится в Амстердам, за несколько месяцев моего пребывания здесь я впервые ощутила легкий укол в самую середину моего дисциплинированного сердца — для меня шлагбаум все еще опущен. Однако для каждого — свое время. Большинство людей здесь значительно беднее, чем могли бы быть на самом деле, потому что тоску по друзьям и семье они относят к убыткам жизни, в то время как тот факт, что твое сердце вообще в состоянии еще чего-то желать и так сильно любить, надо причислять к настоящим ценностям. Боже мой, я думала найти спокойное местечко, как вдруг сюда набежали комбинезоны, гремя котлами с пюре, а персонал больницы рассаживается за деревянными столами, чтобы поесть. Сейчас только 12 часов, поищу другое место.
Попытка пофилософствовать поздним вечером, когда глаза уже закрываются.
Иной раз люди говорят, что мне везде и во всем удается видеть положительное. Я нахожу такой взгляд примитивным. Да, все везде хорошо и одновременно плохо. Обе эти стороны жизни всегда и везде уравновешивают друг друга. У меня никогда не было чувства, что я должна что-то улучшить. Все хорошо в том виде, в каком оно есть. В каждой ситуации, сколь бедственной бы она ни была, есть нечто абсолютное, в ней заключено и хорошее, и плохое. Этим я лишь хочу сказать, что фраза «во всем видеть положительное» мне так же претит, как и слова «уметь из всего извлекать пользу». Хотелось бы четче объяснить тебе почему, но если бы ты только знала, какая я сонная; могла бы проспать 14 дней подряд. Сейчас отнесу это Йопи, завтра утром провожу его до полицейского пункта, и он отправится в Амстердам, а я сквозь бараки пойду назад.
Ознакомительная версия.
