Ознакомительная версия.
Так завершились пятнадцать месяцев моего пребывания в Прилуках – переломная пора, время моих первых шагов в сфере светской учебы, преподавания и общественной деятельности – и всего, что с этим связано.
Глава 16. Десять месяцев учебы: история и сионистское движение
(хешван – элул 5664 (1904) года)
На следующий день после моего возвращения домой мой брат должен был явиться в «воинское присутствие» (так в те дни называлась армейская призывная комиссия). Я тоже обязан был, как я уже говорил, явиться в комиссию, которой предстояло рассмотреть прошение моего брата: познакомиться с отцом и со мной и понять, способны ли мы обеспечить семью.
Что касается меня, то брат утверждал, что я не вижу правым глазом, а также болен легочной болезнью и по состоянию здоровья отношусь к инвалидам. После небольшой медицинской проверки – врач проверил мне только глаз – комиссия единогласно вынесла решение о моей нетрудоспособности. Отца вообще не проверяли: его внешний вид – кожа да кости, согбенный и выглядит как горбун – все это подтверждало правоту слов брата. После освобождения брата от армии я решил остаться на зиму дома. Этому способствовали и праздники. Один из моих знакомых, учитель иврита, у которого изучали иврит почти все женщины нашей семьи, должен был в ближайшее время жениться и переехать в другой город. Он пришел ко мне и сообщил, что, если я останусь в городе, он отдаст мне всех своих учеников: ему нужно будет только сказать родителям учеников, что я согласен, и дело будет сделано. Я согласился и уже через несколько дней начал вести уроки.
Эта «педагогическая» деятельность меня совершенно не устраивала – не все учащиеся занимались по собственному желанию, а некоторые из них – особенно ученицы гимназии – не готовили уроки, и их родители даже просили не слишком нагружать их. Метод, к которому мне пришлось прибегнуть – чтение неогласованных литературных статей и изучение языка в процессе чтения, – вызывал протест: мой предшественник действовал по гораздо более простой схеме: книга, поделенная на уроки, – вот и вся учеба, и ничего кроме этого. Необходимость давать ученикам дополнительные упражнения и материалы для чтения зависела от того, какие учебники мне удавалось найти. Самыми распространенными учебниками были «Детский учитель» и «Детский рай» Тавьева; у одного ученика, которому было 8 лет, – «Детский сад» Шлама Бермана{429}, книга для чтения, рекомендуемая детям 6–8 лет.
Книга для чтения «Детский рай» мне очень сперва приглянулась. Значительная часть текста в книге была неогласована, язык приятный и простой, содержание увлекательное и интересное. Но через очень короткое время я обнаружил, что, оценивая книгу, совершил большую ошибку в одном: рассказы в учебнике, многие из которых были взяты из мировой литературы и предназначались для детей и юношества (например, сказки Андерсена), были интересны в основном учителям и ученикам из хедера, которые их в детстве не читали. Но они совершенно не подходили ученикам, ходившим в общую школу и изучавшим русскую литературу. Рассказы из «Детского рая» были знакомы им, в результате чего изучение языка не сопровождалось усвоением новых ценностей. Я пытался подбирать литературные отрывки, которые могли бы заинтересовать учеников, с еврейским оттенком, что-то похожее на книги Зеева Явеца, которые мне очень нравились в детстве. Однако, как я уже сказал, мои попытки «добавить» материала ученицам не вызвали сочувствия ни у учениц, ни у их родителей…
Но больше всего неприятностей доставил мне учебник «Детский сад». Перевод слов и выражений в учебнике был очень скверным: русские эквиваленты новых слов были, как правило, устаревшими и высокопарными. Иногда такой перевод доводил моего ученика до истерического хохота. Помню, как громко он смеялся, услыхав перевод слова «паруа» (оно в учебнике переводилось как «необузданный»). Я рассказал ученику о том, что существует слово «бильти-мерусан», и назвал этим словом его необузданный смех, чтобы продемонстрировать ему, насколько неадекватен русский язык учебника! И ребенок обиделся:
– Разве я виноват в том, что люди используют смешные слова?
Он заявил – и был прав, – что есть в этом сравнении несправедливость по отношению к нему.
Только одна ученица – не из моих родовитых родственников, а дочь простого зажиточного еврея, и даже не из самых способных, но с серьезным и благоразумным характером, охотно приняла мою систему и училась по ней. Я встретил ее в Киеве спустя пятнадцать лет (в 1919 году) – она уже была врачом в больнице – на одной из моих лекций по истории Израиля в Народном еврейском университете{430} и очень порадовался, узнав в ней свою давнюю ученицу, любящую иврит и преданную этому языку, несмотря на то, что она находилась в совершенно иной среде.
Успешность этих уроков была гораздо скромнее, чем друзья ожидали от меня в соответствии с моей «программой», но это совершенно меня не беспокоило. Я даже не пытался «подвергнуть ревизии» учебную программу. Я искал – и нашел – множество причин неуспеха ее: отношение учениц, учебники, родители. Множество причин – кроме меня… Ни разу у меня не возникла мысль, что решающая причина заключалась в усвоенной мною «новой методике»; наоборот, я хотел сделать ее постоянной, – но при этом не давал себе труда уделить ей необходимое внимание и поработать над ней, а удовлетворялся лишь общими идеями. Я считал (и даже утверждал это), что нет смысла тратить силы в ситуации, когда ученики недостаточно заинтересованы в росте своих достижений. Если им нужны лишь формальные занятия – мне достаточно только того, чтобы мои «достижения» были не ниже, чем достижения моего предшественника. И ничего более.
Моих доходов от уроков иврита хватало на то, чтобы в какой-то степени обустроить свою жизнь: я снял комнату, где мог проводить время с наибольшей для себя пользой; помогал семье деньгами вместе с братьями, которые все уже работали: старший – в частной адвокатской конторе, младший – служащим в магазине дяди в Гадяче, а два брата-«малыша» были наборщиками в единственной типографии нашего города. И даже старшая из моих сестер, которой было одиннадцать лет, уже требовала, чтобы ее научили ремеслу.
Атмосфера в доме изменилась. Отец зарабатывал очень мало. Из всех источников заработка у него осталась только букинистическая лавка, и то доход от нее был совсем невелик. С этой точки зрения мое пребывание дома в течение 10 месяцев было очень полезным. Мои отношения с отцом также значительно улучшились. Причиной тому послужил… идишский перевод «Истории евреев» Греца («Фолькстимлихе гешихте дер юден»), опубликованный незадолго до этого и продававшийся у нас в городе. В отцовской книжной лавке эта книга тоже была, поэтому он ее читал и даже давал почитать всем членам семьи. Он всем рекомендовал ее и был доволен, когда убедился в том, что я не только отлично знаю эту «гешихте», но даже могу критиковать ее… Он сказал мне: «Ну ладно, раз уж ты ушел от Торы, тогда тебе разумно будет заниматься еврейской историей и ничем иным».
Ознакомительная версия.
