Сергей Маркович действительно схватился за голову, покачал ею сокрушенно и потом воздел руки в обличительном пафосе. Сергей Маркович имел все шансы самому быть думским депутатом и чрезвычайно жалел, что эту эффектную речь не доведется ему прогреметь с думской трибуны лично.
Юрий сидел надувшись и покраснев, решительно не имея что возразить. Цифры Сергея Марковича были верны. Они унизительно били по флотскому самолюбию Юрия, надо было что-то противопоставить такому хозяйственному подходу к военным делам, но ничего не наворачивалось на язык.
Сергей Маркович вдруг махнул рукой и неожиданно изменил своему ораторскому пафосу.
- Эх, Юрий Петрович, Юрий Петрович! - сказал он просто и без всякой позы. - Кулаки сжимаются, когда вот так залезешь в суть дела! Вы вот небось сидите и думаете: лезет штафирка не в свое дело, не совался бы... А у штафирки этого не меньше вашего душа болит, когда все это видишь, знаешь - и ничем не можешь исправить... Хозяина нет на Руси, Юрий Петрович, хорошего, крепкого и умного хозяина!.. Впрочем, хозяева эти есть, да строить им не дают... А коли б дали, была бы Россиюшка страной - не Франциям чета! Посмотрите, как русский мужик избу строит, когда дорвется до кой-каких деньжат: истово, хозяйственно, ладно, бревнышко к бревнышку подбирает, потому - свое, кровное, потом облитое. И построит - зубами вцепится, никому не отдаст... И посмотрите на него же, когда он школу или больницу по приказанию начальства рубит: лентяй, мерзавец, тяп-ляп, лишь бы с рук сбыть! Великое дело - свою собственность ощущать! А для адмиралов ваших, как и для министров наших, все это - казна, чужие деньги, кем-то данные... А есть люди, кому флот - свое хозяйство, кто на этот флот деньги, ум и талант свой отдает! Кому флот этот не казна, а их собственность! У кого сердце кровью обливается, когда видишь, как растаскивают его по винтику ваши адмиралы!..
Юрия поразила обида, прозвучавшая во всем этом, и он посмотрел на Сергея Марковича совсем по-новому. Смутной догадкой мелькнула где-то мысль, что не было бы, пожалуй, ошибкой дать таким людям наладить флот. Ведь и Николай почти так же упрекал верхушку флота в бездарности, но, как всегда, по-своему - под маской цинического равнодушия.
- Цусима! Цусима! - продолжал Сергей Маркович, вновь впадая в пафос и потрясая руками так, что манжеты защелкали, как кастаньеты. - Неужели нужен второй разгром, чтобы обучить сиятельных идиотов четырем правилам арифметики? Вы опять, как до Цусимы, за счет флота содержите береговое ведомство, штаты, порты, адмиралтейство и дачи ваших адмиралов... Позор! Честное слово, мы задыхаемся в атмосфере бездарностей, взяток, преступлений! У нас связаны руки, заткнуты рты, мы не можем протестовать против засилья бюрократического генералитета. Ей-богу, само правительство толкает нас к крайним мерам! Оно дождется, что мы выйдем на баррикады вместе с теми, кто борется сейчас на окраинах за свободу и справедливость!..
Теперь Юрий обозлился: после Цусимы вошло в моду ругать русский флот на чем свет стоит, это сделалось хорошим тоном для всех либеральных деятелей, вроде этого адвоката. Юрий лихорадочно вспоминал, чем отбрил этого обличителя Николай, как-то заспорив с ним о флоте и тоже докатившись до неизменного упоминания о Цусиме. Что-то он тогда ловко ввернул такое, что заткнуло адвокатское "отверстие", как клепкой... Какую-то историю с телефонами акционерного общества Н.К.Гейслер и К°, в правлении которого Сергей Маркович тоже играл что-то вроде роли. Телефоны, кажется, предлагала Япония, и задешево. Но кто-то кому-то дал взятку, и флот получил наши телефоны - втрое дороже и всемеро хуже. Однако, не вспоминая тонкого хода взятки, боясь запутаться в незнакомом вопросе и этим только дать лишнее оружие адвокату, Юрий собрался было ответить мальчишеской резкостью, но неожиданно вошел Валентин.
За громовой речью Сергея Марковича даже не было слышно его звонка. Юрий обрадовался его приходу - Валентин умел спорить с дядюшкой до хрипоты и отлично сажал его в калошу. Хотя он держался взглядов гораздо более левых, чем Сергей Маркович, и мирился только на демократической республике, но Юрий не придавал значения его левизне, отмечая только факт посрамления говорливого адвоката. Студент мог ловко обращать оружие Сергея Марковича против него самого и дядюшкины обличения министров расширял до обличения самого дядюшки в беззубом либерализме. Юрий раскрыл было рот, чтобы стравить их в жестоком споре, но Валентин, озабоченно кивнув всем головой, взволнованно подошел к Полиньке:
- Мамы нет? Ну ладно, слушай, сестра... Я обещал своему товарищу, Егору, из Техноложки - помнишь, я рассказывал? - замечательный парень! приютить его на день-два. Ему необходимо переждать волну арестов, у нас никому в голову не придет его искать... Я думаю, мама согласится, как ты считаешь?
Полинька подняла на него глаза с испугом и обожанием. Валентин время от времени пугал семью неожиданными поступками. Раз он притащил на хранение пук нелегальных брошюр, и их прятали всей семьей, совместно придумывая особо надежное хранилище, причем Миша развернул все свои пинкертоновские познания, а Анна Марковна, проходя мимо продуктового ларя около кухни, всю неделю вздрагивала и старалась ступать на цыпочках, как бы ожидая, что брошюры взорвутся. Другой раз Юрий, придя в отпуск, застал незнакомую (и прехорошенькую притом) курсистку, которую даже ему представили в качестве якобы приехавшей из Воронежа племянницы Анны Марковны, пока курсистка сама не проболталась за вечерним чаем, что у ее подруги был обыск. Юрий ничего не имел против Валиных революционных увлечений. Они были совершенно естественны, и он расценивал их как обычную традицию: пажи и правоведы должны быть фатоватыми, павлоны и николаевское кавалерийское - круглыми идиотами, гардемарины Морского корпуса - сдержанными и остроумными, а студенты - волосатыми и обязательно революционерами. Таков был стиль каждого учебного заведения, и студент, занимающийся революцией, казался Юрию гораздо естественнее, чем студент-белоподкладочник, раскатывающий на лихачах, как правовед, французящий, как лицеист, и называющий царя не царем, а его величеством, как пажи. Это было так же смешно, как если бы Юрий вдруг занялся изучением тех брошюрок, которые прятались Валентином. В конце концов Валентин все это на себя напускает для придания себе весу и для оправдания того, что за четыре года он едва перешел на третий курс филологического факультета. Сам же по себе он - добрый малый, любит поволочиться за женщинами, свободно и хорошо держится в обществе и большой приятель лейтенанта Ливитина, с которым (и с Пахомовым) он кончил гимназию.
