Ознакомительная версия.
В один серый осенний день, когда я шла одна по песчаному берегу, я внезапно увидела впереди своих детей, Дердре и Патрика, идущими, держась за руки. Я стала их звать, но они, смеясь, отбежали дальше. Я бросилась за ними следом, звала их – и вдруг они исчезли в туманных брызгах волн. Меня охватил безумный страх – неужели я сошла с ума, раз уже мне начали являться мои дети? Несколько мгновений мне казалось, что уже я одной ногой переступила грань, отделяющую безумие от здравомыслия. Предо мной встал дом умалишенных, тоскливая однообразная жизнь, и в порыве отчаяния я бросилась лицом на землю и стала громко рыдать.
Не знаю, как долго я пролежала в таком положении, но очнулась от прикосновения нежной руки к моей голове. Подняв глаза, я увидела того, кого я сперва приняла за одну из дивных фигур Сикстинской часовни. Он стоял, только что вышедший из воды, и спросил:
– Почему вы всегда плачете? Не могу ли я чем-нибудь вам помочь?
– Да, – отвечала я. – Спасите меня, спасите не только мою жизнь, но и мой разум. Дайте мне ребенка.
В тот же вечер мы стояли вдвоем на крыше моей виллы и глядели, как заходит солнце, встает луна и лучи ее заливают серебристым светом мраморный склон горы. Когда же я почувствовала его сильные молодые руки вокруг своего тела, когда его губы прижались к моим, когда меня унесла его страсть итальянца, я поняла, что спасена от горя и смерти и что возвращена к жизни, к свету, к любви.
Элеонора нисколько не удивилась, когда на следующее утро я ей рассказала о случившемся. Артистке, постоянно живущей в сказочной стране фантазии, казалось вполне естественным, чтобы юноша, созданный Микеланджело, явился из моря меня утешать, и, хотя она ненавидела встречи с незнакомыми людьми, Дузе все же согласилась познакомиться с моим юным Анджело и даже посетить вместе со мной его ателье: он был скульптором.
– Вы, действительно, думаете, что он талантлив? – спросила она меня после осмотра его работ.
– Я в этом не сомневаюсь, – отвечала я. – Он, вероятно, станет вторым Микеланджело.
Молодость удивительно гибка и готова поверить всему решительно. Я была убеждена, что новая любовь победит мое горе и избавит от вечных страданий. Постоянно перечитывая одно из стихотворений Виктора Гюго, я в конце концов уверила себя в том, что дети вернутся. Они только и ждут, чтобы ко мне вернуться. Но, увы! Самообольщение продолжалось недолго.
Оказалось, что мой новый друг принадлежит к итальянской семье с очень строгими моральными устоями и был помолвлен с девушкой из такой же семьи. При встрече он мне этого не рассказывал, но вскоре сообщил в прощальном письме. Я на него ничуть не сердилась, ясно отдавая себе отчет, что он спас мне разум. Кроме того, я знала, что уже не одна, и с этого времени ушла в крайний мистицизм. Дух детей витал вокруг меня, и я глубоко верила, что они вернутся на землю и будут меня утешать.
С приближением осени Элеонора переехала в свою квартиру во Флоренции, и я также покинула мрачную виллу в Виареджио. Заехав по пути во Флоренцию, я отправилась в Рим, где решила остаться на всю зиму и где провела Рождество, правда, довольно грустное, но я успокаивала себя мыслью, что лучше быть в Риме, чем в могиле или доме умалишенных. Мой верный друг Скин не покидал меня; никогда не задавая вопросов, никогда во мне не сомневаясь, он дарил мне свою дружбу, поклонение и музыку.
Рим удивительный город для грустного человека. В то время как Афины с их ослепительной яркостью красок и безупречной красотой только обострили мою тоску, Рим с его величавыми развалинами, гробницами и дивными статуями, свидетелями стольких ушедших поколений, незаметно смягчал мою боль. В особенности любила я бродить ранним утром по Аппиевой дороге.
По ночам Скин и я отправлялись гулять и часто подолгу простаивали перед многочисленными фонтанами, питаемыми щедрыми горными источниками. Я любила сидеть у фонтана и прислушиваться к журчанию и всплескам воды, порой тихо проливая слезы, в то время как мой милый спутник, не зная, как мне выразить свое сочувствие, держал мои руки в своих и нежно их пожимал.
Среди этих печальных прогулок я была в один прекрасный день смущена длинной телеграммой от Лоэнгрина, умолявшего меня во имя искусства вернуться в Париж, и эта просьба побудила меня сесть в поезд. По дороге мы проезжали Виареджио, и из окна вагона я увидела среди сосен крышу красной кирпичной виллы и подумала о проведенных мною там месяцах то отчаяния, то надежды и о моем божественном друге Элеоноре, которую теперь покидала.
Лоэнгрин приготовил мне роскошное помещение, все заставленное цветами, в Крильоне с видом на площадь Согласия. Когда я рассказала ему о своих переживаниях в Виареджио, о мистических мечтах о перевоплощении детей и о возвращении их на землю, он закрыл лицо руками и после минутной внутренней борьбы произнес:
– Я пришел к вам впервые в 1908 году, чтобы вам помочь, но вспыхнула любовь и повлекла за собой трагедию. Давайте теперь создавать вашу школу, как вы этого хотели, чтобы дать немного красоты на этой печальной земле и другим.
Затем он мне сообщил, что купил огромную гостиницу в «Бельвю» с террасами, откуда открывался вид на Париж, с садами, спускавшимися к реке и с количеством комнат, рассчитанных на тысячу детей. Существование школы зависело только от меня.
– Если вы согласны оставить в стороне всякие личные отношения и жить только ради идеи, – заключил Лоэнгрин.
Я согласилась потому, что жизнь принесла мне сложную цепь катастроф и несчастий, и только моя идея продолжала сиять светло и ярко.
На следующее утро мы осмотрели «Бельвю», и с этого момента обойщики и декораторы стали работать под моим наблюдением, чтобы превратить довольно шаблонную гостиницу в храм танцев будущего. Пятьдесят новых кандидаток были избраны на конкурсе, устроенном в центре Парижа; кроме них в школе оказались прежние ученицы и их воспитательницы.
Столовые гостиницы превратились в залы для танцев, задрапированные моими голубыми занавесами. По середине длинной залы я распорядилась устроить возвышение со ступеньками, которым могли бы пользоваться как зрители, так и авторы. Я пришла к заключению, что жизнь в обыкновенной школе монотонна и скучна отчасти потому, что всюду ровные полы; поэтому между многими комнатами я устроила поднимающиеся и опускающиеся переходы. Столовая была похожа на зал заседаний английской палаты общин: по обоим сторонам комнаты поднимались амфитеатром ряды скамей, причем дети сидели внизу, а старшие ученицы и воспитательницы наверху.
Я снова нашла в себе мужество преподавать среди этой кипучей, бьющей ключом жизни, и ученицы усваивали мои уроки с поразительной быстротой. Через три месяца после открытия школы они достигли такого искусства, что приводили в удивление и восторг всех художников, приходивших на них посмотреть. Суббота была посвящена артистам. Утром с одиннадцати до часу происходил публичный урок, после чего с обычной для Лоэнгрина щедростью подавался обильный завтрак для артистов и детей. В хорошую погоду завтрак сервировался в саду, а затем начинались музыка, чтение стихов и танцы.
Ознакомительная версия.
