Сановники, окружавшие Александра в первые годы его царствования, — его молодые друзья-либералы, предназначали ему роль игрушки в их руках. П. А. Строганов писал в самый разгар деятельности «Негласного комитета»: «Император вступил на престол с наилучшими намерениями возможно больших усовершенствований. Этому препятствуют только его неопытность и его характер, мягкий и ленивый. Для достижения доброй цели необходимо, следовательно, преодолеть эти три препятствия. Так как у него мягкий характер, то его должно поработить, чтобы иметь необходимое на него влияние». Но Александр не хотел быть игрушкой, он желал быть игроком, то есть проводить самостоятельную политику — такую, которая отвечала собственным его интересам и вкусам. Однако же каким образом мог молодой император противодействовать внешним влияниям и сохранять самостоятельность без риска оттолкнуть от себя либерально настроенных аристократов и лишиться опоры? Судьба Павла I ясно говорила Александру: император, лишенный опоры в сановном окружении, рискует головой. Вот здесь-то и пригодилось венценосному сыну Павла притворство.
Дабы являться игроком, он притворился игрушкой — надел на себя маску слабовольного властителя, которым управляют все кому не лень. Он смещал сановников с должностей, удалял их в ссылку, возвышал и опять унижал их, а в обществе считали, что Его Величество действует в таких случаях не самостоятельно, но под чьим-то влиянием, то есть идет на уступки. Точно так же многое из того, что говорил он публично, большинство его указов и распоряжений приписывалось опять-таки внушениям извне, но только не его собственным желаниям. «Горько, что стечение многих обстоятельств довело Государя до того, что он не властен ни в своем хорошем, ни в дурном расположении к людям», — сетовал Ф. В. Ростопчин в письме к П. Д. Цицианову от 15 августа 1803 года. «Император приучил всех окружающих, — отмечал в своих записках А. Чарторижский, — находить в его решениях различные мнения тех, которых он выдвинул вперед».
Прилипшая к Аракчееву репутация деспотического, жестокого человека, которая не позволяла императору Александру приблизить его к себе в начале своего царствования, во время господства в обществе либерализма, — эта репутация теперь, два года спустя, когда либеральные настроения поутихли и Аракчеев возвратился на службу, становилась Александру I очень полезной.
Его Величество мог смело проводить самые непопулярные меры, не опасаясь навлечь на себя всеобщего недовольства: достаточно было привлечь к делу Аракчеева — и гнев сановников или общества в целом обращался именно на эту «мрачную» персону, а не на «светлый» лик императора. С помощью Аракчеева можно было, к примеру, восстановить порядок в армии, весьма пошатнувшийся при разгуле либерализма. Алексей Андреевич же, имея за своей спиной самого государя, действовал предельно решительно, невзирая ни на какие авторитеты. Увещевание получил однажды от графа даже великий князь Константин Павлович, и, видимо, в довольно обидной для себя форме, если счел нужным ответить. «Для меня весьма удивительно напоминание мне ваше о наблюдении порядка в роте, под моим начальством состоящей, которое, признавая неприличным, принуждаюсь предварить вас, дабы вы впредь от таковых отношений, как несоответственных, воздержались», — выговаривал он Аракчееву в письме от 21 января 1805 года.
После Аустерлицкого сражения с Наполеоном, в котором Александр I как военачальник потерпел полнейший крах, в русском обществе произошел по отношению к нему перелом: распространенным стало недовольство им как императором. В данной обстановке Александр и вывел на политическую сцену Аракчеева. Возвышая и приближая его к себе, он бросал вызов аристократическим кругам, не принявшим его политики сближения с Францией. Мотив данного вызова громко звучал в назначении Аракчеева министром военных сухопутных сил. Его хорошо расслышал сардинский посланник граф Жозеф де Местер, который, сообщая в январе 1808 года своему королю о возвышении Аракчеева, почел необходимым заметить: «Он сделался военным министром и обеспечен неслыханною властью. Он жесток, строг, непоколебим; но, как говорят, нельзя назвать его злым. Я считаю его очень злым. Впрочем, это не значит, чтобы я осуждал его назначение, ибо в настоящую минуту порядок может быть восстановлен лишь человеком подобного закала. Остается объяснить, как решился его императорское величество завести себе визиря: ничто не может быть противнее его характеру и его системе. Основное его правило состояло в том, чтобы каждому из своих помощников уделять лишь ограниченную долю доверия. Полагаю, что он захотел поставить рядом с собою пугало пострашнее по причине внутреннего брожения, здесь господствующего. Аракчеев имеет против себя обеих императриц, графа Ливена, генерала Уварова, Толстых — словом то, что здесь имеет вес. Он все давит, перед ним исчезли, как туман, самые заметные влияния. Один высокопоставленный военный человек говорил мне намедни, что дело может кончиться страшным ударом со стороны кого-либо из обиженных, но у русских слишком твердые правила, чтобы убивать министров».
Сам Аракчеев хорошо понимал в тот момент, что необходим Александру как никто другой и что император ведет дело к тому, чтобы возвысить его над сановниками. К началу 1808 года Алексей Андреевич стал тяготиться своей должностью инспектора артиллерии и, по всей видимости, именно с целью подтолкнуть Александра на решающий шаг в отношении своей персоны подал Его Величеству прошение об отставке от службы, а в личном письме[142] к нему написал:
«Естьли я мог повлечь на себя Монаршее неблаговоление Вашего Императорского Величества просьбою моею о увольнении меня от службы, то любовь Вашего Величества к человеколюбию питает меня утешительною надеждою получить спокойствие, основывая оное на следующих правилах, путеводительствовавших меня в течение моей службы.
Вступление мое в службу по слабому здоровью моему, следственно и вовсе к оной неспособному, было не моим желанием, а единственным усердием исполнить Святую волю Вашего Величества. Продолжение оной всегда сопряжено было с потерянием остатков моего здоровья, но единственная цель ея была оправдание пред всеми Вашего выбора.
Управление вверенного мне Департамента в толь трудную эпоху для Государства не расстроено, а во всех частях, составляющих силу его, как то: орудиях, снарядах и порохе гораздо еще усилено. Фабрики государственные, состоящие при арсеналах при неусыпных и самых поспешных работах, не одною скоростию отделки удивлять могут, а чистотою и верностию приуготовленного орудия, заслужили от иностранных Держав похвалу и даже превзошли оных. Крепость приуготовляемой в оных артиллерии доказана наидальнейшими движениями и сравнена с крепостию дорогих экипажей.
