Разумеется, для серьезных выводов выборка из трех объектов анализа слишком мала. Но что же делать, если в этот период в поле зрения не появляется никого более или менее достойного внимания. Из троих рассмотренных фигурантов двое относятся к типу «зомби», а третьему для этого не хватает беспощадной жестокости, или того, что древние арабы называли «берсерк» — одержимость. Вместе с поражениями на военных фронтах в штабы Третьего рейха приходит поколение бездарных исполнителей, пытающихся заменить способности неутомимой злобной кровожадностью. Случайно ли это?
Мне кажется, что при анализе рассмотренных фигурантов, относящихся к разным периодам истории Третьего рейха, закономерности выявились достаточно четко и убедительно.
Но кому-то это может показаться слишком абстрактными измышлениями. Людям, наделенным от рождения сенсорным мышлением, я бы предложил внимательно посмотреть на фигуру Карла Деница, который проявил себя в первом периоде как типичный «первооткрыватель», во втором — вел себя как военачальник типа «посланник», а в третьем, судя по письму к фюреру, вполне был готов стать «зомби», но, получив власть в крайне тяжелое для страны время, вновь стал проявлять свойства, характерные для «первооткрывателя».
В отличие от типа социопсихологического, связанного с темпераментом, характером нервной системы и особенностями полушарий мозга, тип военачальника не является врожденным и неизменным свойством человека. Это всего лишь образ поведения, modus vivendi. В разных ситуациях один и тот же человек может вести себя по-разному. Более того, длительное пребывание в необычной, новой для него ситуации может изменить поведенческие алгоритмы человека, что мы и видим на примере того же Деница.
Но из этого можно сделать и еще один вывод: переход нацистской империи к третьему периоду «перевоспитал» определенную группу военачальников, привел их к типу «зомби».
Нацистское руководство страной закончилось для Германии трагически. Все эти годы народ словно пребывал в гипнотическом состоянии. Каждого немца преследовало постоянное медитирование на тему его исключительности и превосходства над представителями других народов. Все это дополнялось активнейшим аутотренингом с основной мантрой «Германия превыше всего!». Массовые грезы выливались в действо, похожее на шекспировские хроники с торжественными выходами царедворцев, длиннющими монологами, кровопролитными сражениями и гибелью основных персонажей в финале. Сон закончился кошмаром, нация пробудилась, но к ужасу сновидцев этот кошмар оказался явью.
До войны Германия могла быть не ниже таких развитых стран, как Англия или Франция, но ей захотелось стать превыше всех, и она оказалась не выше таких разоренных ею стран, как Польша или Чехословакия. Нацистская Германия подняла меч — не для защиты! — и от меча погибла. В Третьем рейхе не любили цитировать Священное писание иудеев и плохо знали Библию. В основе идеологии нацистского государства лежала совсем другая религия, восходящая корнями к рабовладельческому обществу, с идеей полной покорности бездушному молоху, именуемому нацией. Этой языческой религии соответствовала структура власти с непререкаемым авторитетом земного воплощения бога — фюрера и абсолютным повиновением его жрецам — партийным бонзам. В духе старозаветного культа наказанием за нарушение дисциплины, то есть за проявление непокорности, чаще всего была смерть. Факельные шествия, рунические знаки на рукавах, жертвенные костры для неугодных книг — все это подчеркивало древность, «исконность» рабской идеологии. Высший слой священнослужителей вполне отвечал духу этой религии.
Какой из этих факторов — религия, структура власти и руководящий состав — был первичным, определяющим остальные? Этот вопрос отнюдь не риторичен. Отвечая на него, приходится определять свое понимание происходящих событий. Сторонники концепции «заговоров» посчитают, что первичны здесь люди, которые создают специфическую структуру управления и придумывают религию, способную обосновать их притязания. Но это характерно для тех, у кого заметны признаки мании преследования. Именно это следствие комплекса неполноценности порождает уверенность, что все в мире происходит по чьей-то злой или доброй воле. К сожалению, такой подход (несмотря на свою простоту и универсальность объяснения всего лишь одной причиной) на самом деле не способен объяснить ни одно событие в мире, кроме межсоседских распрей.
Структура власти не может быть первичной хотя бы уже в силу того, что она порождается осознанной волей людей.
Остается единственный вариант, предполагающий первопричиной рассматриваемого комплекса религию. И это будет правильным ответом, разумеется, при условии, что этот термин будет пониматься в самом широком смысле. Даже когда какая-либо религия возникает впервые, в конечном итоге она является всего лишь отображением чаяний народа, который ее создает. Тем более это неизбежно в том случае, когда какой-либо народ возрождает или присваивает себе чужую религию или идеологию. Таким образом, основываясь на позициях исторического детерминизма, можно утверждать, что германский народ перед приходом Гитлера к власти уже был готов принять религию рабовладельческого общества. Подтверждением такой гипотезы может послужить анализ тех политических приверженностей, которые проявляли немцы в рассматриваемый период.
На рубеже веков волею судеб, влиянием выбросов солнечной энергии, расположением звезд или по какой-то другой причине по Европе и Америке прокатилась волна необъяснимого всплеска революционной активности. В Германии это проявилось прежде всего в активизации коммунистического движения и резко возросшем количестве забастовок и восстаний. Еще в 1871 году здесь была принята конституция, в соответствии с которой самодержавная власть ограничивалась волей парламента. Самоограничение монарха было не только актом доброй воли, но и вынужденным ответом на требования как различных представителей немецких земель, так и общего настроения народа.
Другими словами, к концу XIX века большинство германского населения было за демократические изменения в стране при сохранении монархической формы государственного устройства. После поражения в первой мировой войне и подавления революции самой сильной партиен в Германии оказалась социал-демократическая партия во главе с Фридрихом Эбертом, но подавляющего большинства в парламенте она не имела.
В июле 1917 года на совместной конференции в Веймаре германские социал-демократы объединились с католической партией Центра и демократической партией (ДДП). Именно этот союз дал республиканскую форму правления стране, а место встречи договорившихся сторон дало название самой республике.
