Ознакомительная версия.
Я устраивала в баре воскресный ужин, пригласила исключительно «избранных». Перед уходом мои слуги расставляли еду на кухонном столе, чтобы я смогла в одиночку готовить ужин для десяти – двадцати гостей. Обычно я ограничивалась спагетти по одному из своих рецептов и салатом или более сложным блюдом с карри, или языком в вине.
Писатели, журналисты, художники, музыканты принимали участие в этих вечеринках и веселились вовсю. Часто после представления новой оперы или пьесы «семья», которая принимала на себя управление домом и знала все его секреты, переодевалась в мои одежды и устраивала веселые шутовские представления. Ничто не ускользало от ее внимания, когда отыскивалась одежда и предметы для переодеваний: меха, белье, украшения, кухонная утварь и любые другие предметы. А потом все появлялись, корчась от смеха. Актеры, певцы, приходя после спектаклей, внезапно видели перед собой неожиданные пародии на себя самих, исполненные «семьей». Не карикатуры, а дружеские шаржи были ужасно смешными. «Как вы можете разрешать всем этим прекрасным, совершенно сумасшедшим людям хватать что попало в вашем доме?!» – удивлялись более уравновешенные гости, вроде Греты Гарбо. На самом деле, что бы ни вытворяли члены «семьи», все в доме после себя оставляли в полном порядке – шкафы, ванные, кухню, кладовые, – как будто тут поработала прилежная служанка. Таковы были мои связи с Бразилией. Несколько дней после того, как я встретила Шато, мне никак не удавалось выбрать дату презентации своей зимней коллекции. Чтобы ее назначить, надо было заранее послать представителя, чтобы занять очередь в Синдикате высокой моды – так обычно стоят в очереди на автобус или за билетом в кино. Мой представитель опоздал, и я могла устроить презентацию только в моем доме в полночь. В течение трех дней кинокомпания превратила мой двор в волшебную сцену: над ним устроили навес – металлическая штора покрыта тарталаном розового цвета «шокинг», – а на темно-синем фоне окон выделялись китайские звери в натуральную величину. Когда Шато узнал об этом, он предложил мне целый оркестр «Скола де самба», самый знаменитый в Рио, который прибыл из Бразилии специальным рейсом играть на празднике одного парижского кутюрье по случаю того, что подписано соглашение с бразильским хлопковым королем.
Эльза Скиапарелли с Джинджер Роджерс и Эрлом Блэквеллом на презентации зимней коллекции в ее доме, 1952
Именно тогда в моду вошло изображение кузнечика, потому что вся моя коллекция была сделана под знаком этого верткого насекомого, а у манекенщиц, казалось, появились крылья. Один несчастный покупатель из Чикаго, бывший в этот период в Париже, приехал с опозданием на улицу Берри и поразился, увидев, что мой двор напоминает салон со странными животными в бальных платьях, заглядывающими в окна, что при входе его встречают господин Сатана и мадам Сатана, указывая красными огоньками место, где загорелые бразильцы в клетчатых рубашках бегают во всех направлениях, держа в руках зонтики в шотландскую клетку и делая вид, что здесь джунгли. В этой атмосфере непринужденно чувствовала себя мадам Варгас, жена президента республики, а также Джинджер Роджерс[204], первый раз приехавшая в Париж. Неудивительно, что этот покупатель пробормотал: «Ведь я нахожусь у мадам Скиапарелли?»
Сразу же после этой презентации я отправилась в Нью-Йорк, а оттуда – в Даллас, в Техасе. Один раз я уже там побывала, и мне знакомо пышное гостеприимство этого города. Ньюмен Маркус[205], чьи журналы я посещала во время войны, превратил мои три дня в Далласе в незабываемое событие. Для так называемого маленького коктейля весь сад украсили розами цвета «шокинг» и пригласили две тысячи гостей. Один владелец ранчо писал мне, что хотел бы отметить меня каленым железом, чтобы я осталась в стране. Когда я имела несчастье сломать зуб, дантист поставил мне его с помощью волшебного техасского цемента и согласился принять в качестве оплаты… два доллара. Никогда с тех пор этот зуб не ломался, и ни один дантист не желал его трогать – так хорошо он укрепился; без сомнения, этот зуб останется у меня навсегда.
Вот с такими воспоминаниями о Далласе я села в самолет по приглашению молодой конкурирующей компании, что мне казалось не очень корректным, но, увы, такое происходит, когда занимаешься бизнесом. Путешествие получилось забавным, я встретила старых друзей из Цирка Барнума и Бейли, навестила их, и мы с удовольствием вспоминали, как хорошо вместе проводили время несколько лет назад.
Русская манекенщица Варвара Раппонет в меховом жакете с бантом от Скиапарелли у Дома моды на Вандомской площади, 21, Париж, 1950-е годы. Публикуется впервые. (Из личной коллекции Александра Васильева)
Когда мы пролетали над Далласом, самолету, который прилетел раньше, чем следовало по расписанию, пришлось специально задержать приземление, что заставило пассажиров поволноваться. Напряжение достигло апогея, когда самолет стал медленно снижаться. И тут перед нами на высоте самолета возникло точное воспроизведение Эйфелевой башни, полностью выкрашенной в розовый цвет «шокинг». Затем с кружившегося в воздухе вертолета посыпался дождь из тысячи роз, и лепестки превратили сухое, горячее цементное покрытие аэродрома в ароматный ковер. На аэродроме ожидали прибытия мэра, который намеревался устроить мне официальную встречу. Наконец он прибыл, обнял меня и присвоил мне звание почетного гражданина Далласа. Через несколько часов меня облачили в костюм ковбоя, вышитый белыми бабочками по черному фону.
В руках я держала лассо, предназначенное для ловли невидимой коровы, у которой, по-видимому, должны были вырасти крылья как у Пегаса, потому что фотографы забрались на небоскреб.
Через неделю я была уже в Бразилии. Первыми у трапа самолета меня встречали мои старые друзья – посол Карло Мартенс и его жена. Они отвезли меня к себе, и с тех пор нить моего существования вплелась в сотворенный ими приветливый, веселый рисунок. Шато со своей фантастической манерой бросился в самые неимоверные предприятия, причем со скоростью, превышающей, мне казалось, двести километров в час! Меня он назвал крестной матерью «народного художественного праздника», который проходил на Морро-дель-Пинто, в самом грязном квартале Рио. Там меня окружили сотни молодых людей и детей, которые, без сомнения, ничего обо мне не слышали, но проявляли свою любовь и восхищение по отношению к тому, что я приехала из Франции. Мне поручили совершить торжественное дарение трех картин Модильяни Музею в Сан-Паоло. Искусство этого несчастного художника, которого оценили только после того, как он умер от голода, нашло путь к сердцам этих бедных людей, и они его сразу поняли и оценили.
Ознакомительная версия.
