Ознакомительная версия.
Многим рабочим это давалось нелегко, ибо как раз на привычное и повседневное они меньше обращали внимания. Сам Владимир Ильич, вспоминая о своих беседах со слесарем судостроительного завода «Новое Адмиралтейство» Александром Ильиным, не без юмора писал: «Как сейчас помню свой «первый опыт»… Я возился много недель, допрашивая «с пристрастием» одного ходившего ко мне рабочего о всех и всяческих порядках на громадном заводе, где он работал. Правда, описание (одного только завода!) я, хотя и с громадным трудом, все же кое-как составил, но зато рабочий, бывало, вытирая пот, говорил под конец занятий с улыбкой: «Мне легче экстру проработать, чем вам на вопросы отвечать!»30
Потребность в переходе к массовой агитации ощущалась во многих промышленных центрах. В частности, осенью 1894 года этот вопрос долго дебатировался среди виленских социал-демократов. В конце концов выпускник Казанского университета Александр Кремер, высланный из Питера за участие в революционных кружках Военно-медицинской академии, написал нечто вроде реферата. Его обсудили, и находившийся там же, в Вильно, Юлий Цедербаум (Мартов) отредактировал текст и написал введение. Так что получилась вполне самостоятельная брошюра «Об агитации». Издали ее позднее, но уже в октябре 1894 года Мартов привез рукопись в Петербург и передал столичным социал-демократам31.
Спустя четверть века в мемуарах Мартов написал, что среди «молодых» брошюра нашла самый горячий прием. А вот «старики» встретили ее достаточно равнодушно и чуть ли не до осени 1895 года, когда в работу питерских социал-демократов включился сам Мартов, продолжали придерживаться прежних, рутинных методов работы. Что касается Ульянова, писал Мартов, то «у меня, — правильно или нет, другой вопрос, — создалось даже впечатление, что к работе над подъемом классового самосознания масс путем непосредственной экономической агитации он относился холодно, если не пренебрежительно»32.
Вопрос о том, «правильно или нет» это «впечатление» Мартова, решается очень просто. Помимо цитированных выше воспоминаний рабочих и самого Ульянова можно, например, взять работу Владимира Ильича «Экономическое содержание народничества..» и прочесть в ней: «Самым высоким идеалам цена — медный грош, покуда вы не сумели слить их неразрывно с интересами самих участвующих в экономической борьбе, слить с теми «узкими» и мелкими житейскими вопросами данного класса, вроде вопроса о «справедливом вознаграждении за труд», на которые с таким величественным пренебрежением смотрит широковещательный народник»33. Так что «впечатление» Мартова на сей раз оказалось ошибочным.
Вскоре после его отъезда в Вильно на квартире Ванеева и Сильвина «старики» собрали совещание. Присутствовали Ульянов, Красин, Радченко, Запорожец, Крупская, Якубова, а также Шелгунов, Бабушкин, Меркулов, Зиновьев и др. Шелгунов пишет, что «обсуждали брошюру в рукописи «Об агитации», а Сильвин рассказывает, что после выступления Владимира Ильича решили «перейти от кружковой пропаганды, не прекращая ее, однако, к агитации в массах на почве их насущных требований». Шелгунов утверждает, что слово «насущных» в решение вставил он34.
Но что действительно вызвало у «стариков» настороженность по отношению к брошюре «Об агитации», так это утверждение о том, что рабочие пока не способны воспринимать политические идеи и необходимо сначала пройти подготовительный этап развития, когда агитация должна ограничиваться сугубо экономическими сюжетами. Насторожил и другой момент: говоря о приемах экономической агитации, авторы рекомендовали максимальную открытость всей социал-демократической работы. В Вильно, где они имели дело преимущественно с мелкими ремесленными мастерскими, где все друг друга хорошо знали, такие методы, может быть, и оправдывали себя, но в Питере они грозили явным провалом.
Поэтому совещание «стариков» не приняло ни первой, ни второй рекомендации. А в 1902 году, когда вопрос о соотношении политической и экономической борьбы приобрел принципиальное значение и когда участники указанных событий были живы, Владимир Ильич напомнил: «Особенно важно установить тот часто забываемый (и сравнительно мало известный) факт, что первые социал-демократы этого периода, усердно занимаясь экономической агитацией — (и вполне считаясь в этом отношении с действительно полезными указаниями тогда еще рукописной брошюры «Об агитации») — не только не считали ее единственной своей задачей, а, напротив, с самого начала выдвигали и самые широкие исторические задачи русской социал-демократии вообще и задачу ниспровержения самодержавия в особенности»35.
Бывают такие совпадения… 20 октября 1894 года Ульянов пришел на квартиру Сильвина, где должны были состояться занятия кружка. Запоздавший рабочий Адмиралтейского завода А. П. Ильин принес вечернюю газету с сообщением о смерти императора Александра III36.
Он умирал, сидя в кресле на террасе Ливадийского дворца в Крыму. Еще утром он сказал супруге: «Чувствую конец». И за два часа до кончины потребовал к себе наследника и приказал ему тут же подписать манифест о восшествии на престол. «Точно так, папенька», — услышал он в ответ.
Николаю II было в это время 26 лет. Он стал 18-м по счету царем династии Романовых. И, как всегда в России, не только при смене монарха, но и любого начальства вообще, началась — особенно в либеральной среде — пора надежд и ожиданий благих перемен, исходящих сверху… Так что напоминание о политических задачах и бескомпромиссном отношении к самодержавию, сделанное на упомянутом выше совещании «стариков», оказалось как раз кстати.
Спустя месяц, как выразился Ульянов, «усердно занимаясь экономической агитацией», социал-демократы все-таки проглядели начало волнений, вспыхнувших под самое Рождество 1894 года на Невском механическом заводе (бывшем Семянникова). Поводом стала задержка на несколько дней выдачи зарплаты. Такое уже случалось два или три раза, и хозяева полагали, что рабочие вполне могут подождать и на этот раз. Но не тут-то было.
23 декабря, в пересменку, около 8 вечера, когда утренняя смена еще не ушла, а вечерняя только-только явилась и на заводе скопилось около трех тысяч человек, молодежь перегородила проезжавшими санями Шлиссельбургский проспект и остановила паровую конку. Начался погром: разнесли проходную, контору, заводскую лавку, побили стекла в цехах, подожгли дом управляющего. Для подавления беспорядков прибыли две сотни казаков, полиция и пожарная команда, которая на морозе стала из шлангов окачивать рабочих ледяной водой. Погром прекратился, но семянниковцы не расходились. За разбежавшимися от страха конторщиками послали казаков, их привезли в санях, и уже глубокой ночью жандармские офицеры сами выдали рабочим получку.
Ознакомительная версия.
