В лагере начинались толки: необходимо, дескать, прекратить распрю и восстановить согласие. Мюнцер велел повнимательней приглядеться к тем, кто затевает подобные разговоры. Вскоре к нему в палатку привели трех подозрительных. Они были в крестьянской. одежде. Их выдали руки: измазанные, но без ссадин и мозолей, они никогда не держали ни вил, ни заступов. Им пришлось назвать себя. Это были два дворянина, вассалы мансфельдского графа. Третий был священник. Что они искали в лагере? О своем поручении они говорили весьма неохотно. Только ли ради христианских наставлений о покорности властям пробрались они в лагерь? Так почему же тогда их интересуют пушки и пороховые склады? Мюнцер объявил, что схваченных лазутчиков и соглядатаев будет судить община.
Его положение было не из легких. Многие крестьяне все еще надеялись, что здесь, в Тюрингии, дело не дойдет до настоящей войны; господа, почувствовав силу народа, согласятся на перемены. Альбрехт Мансфельдский, прослышав об этих настроениях, предложил переговоры. Незадолго до прибытия Мюнцера в лагерь, Альбрехту был послан ответ: «Благородный граф и господин! Ваше письмо мы получили и обдумываем честные предложения, которые вы нам сделали». В полдень, 12 мая, сообщалось далее, графа будут ждать у старого моста. Ему обещают неприкосновенность.
Хорошо зная Альбрехта, Мюнцер был уверен, что тот неспроста заговорил о мире. Он боится разгрома и хочет выиграть время. Должен ли Томас сразу вмешаться? Он не сомневался, что Альбрехт хитрит и поэтому будет оттягивать переговоры. Пусть-ка завтра крестьяне сами убедятся, чего стоят «честные предложения» этого «благородного графа и господина»!
В полдень, как и было условлено, у моста появились представители крестьян. Они стояли на солнцепеке и терпеливо ждали, пока приедет мансфельдский владыка. Но Томас оказался прав. Альбрехт не прибыл, а прислал гонца. Отговариваясь крайней занятостью, он откладывал встречу на два дня. Послы, рассерженные и усталые, вернулись в лагерь ни с чем.
Мюнцер приказал собирать сходку. Он вышел на середину круга и начал говорить.
Теперь все воочию увидели, как Альбрехт держит слово. Он ссылается на неотложные дела, и на этот раз не врет. Он действительно занят по горло: спешно вербует наемников, чинит крепостные стены и закупает на Рейне порох. У него и в мыслях нет пойти на уступки.
Неужели они забыли, с кем имеют дело? Кто, как не Альбрехт Мансфельдский, этот волк в овечьей шкуре, неделю назад предательски напал на крестьян, которые шли сюда, и перебил их? Неужели они не помнят об этом? Или, помня, все же полагаются на его благородство?
Он, Мюнцер, не враг переговорам. Он не зовет безрассудно бросаться в любую резню. Только в крайнем случае следует прибегать к мечу. Он был бы рад, если бы господа без пролития крови подчинились воле народа. Община может вести переговоры и ставить свои условия правителям. Тяжкая вина лежит и на Альбрехте и на Эрнсте. Если их намерения честны, то они явятся в лагерь и принесут повинную. Их вызывает на суд община. И обращаться к ним надо, конечно, не так, как это было сделано прежде. Мюнцер читает свое послание графу Альбрехту.
Напрасно Альбрехт надеется, что бог в гневе своем не может побудить народ свергнуть тиранов. Разве забыл он слова о том, как сильные были повержены, а униженные, которых он презирает, подняты? Конечно, где ему в лютеровой каше и виттенбергской похлебке найти вещие слова. Копаясь в навозе Мартина, он, разумеется, пренебрег реченьем пророка, гласящим, что все птицы небесные должны кормиться плотью князей, а звери — пить кровь вельмож.
Мирный исход возможен только в одном случае: если Альбрехт придет сюда, откажется от своей веры и признает, что власть принадлежит общине. Его уловкам они не поддадутся. И если он не примет их условия, то они будут бороться с ним, как со злейшим врагом!
Он подписался: «Томас Мюнцер с мечом Гедеона».
Послание Эрнсту было еще более вызывающим и дерзким. Он напомнил ему, что он тот самый Мюнцер, который был проповедником в Альштедте. Он предупреждает Эрнста: пора прекратить неистовства и не гневить дольше бога. Все знают, как Эрнст истязал и томил людей. Кто его, жалкого негодяя, поставил князем? Он должен приехать сюда и каяться в своем откровенном тиранстве. Так на сходке решила община.
Если он не придет, то Мюнцер призовет братьев бороться с Эрнстом, не жалея жизни. Прежде можно было заслужить отпущение, воюя с турками, — теперь достаточно удавить Эрнста.
Еще сегодня вечером от него ждут ответа. Если такого не последует, они нагрянут к нему с отрядами и потом будут его судить. «Мы безотлагательно совершим то, что повелел нам бог. Делай, что сможешь. Я явлюсь к тебе!»
Сходка дружными криками приветствовала эти слова. Так и надо разговаривать с тиранами! Если они не хотят быть уничтожены, пусть, принеся повинную, подчинятся общине.
В Хельдрунген и Мансфельд были снаряжены гонцы. Ответа на послания ждали напрасно.
Филипп, ландграф Гессенский, был в Эйзенахе, когда ему сообщили, что Мюнцер двинулся к Франкенхаузену. Он тут же велел трубить сбор. Куда поведет он свое войско? Поблизости находились два больших, сильно укрепленных города, где хозяйничали бунтари — Мюльхаузен и Эрфурт. Но Филипп не хотел рисковать. Он не имел ни охоты, ни времени на длительную осаду. Он не мог позволить себе роскоши гнать своих наемников на почти неприступные стены. Способный полководец, он принял умное решение: пройти между Эрфуртом и Мюльхаузеном, внезапно напасть на мятежную Лангензальцу и оттуда двинуться дальше на северо-восток.
При вести о его приближении в Лангензальце забили в набат и стали готовиться к обороне. Но в последний момент изменники, бывшие в магистрате, сумели взять верх. Филипп вступил в город без всякого сопротивления. Туда к нему со своим войском подошел и Генрих Брауншвейгский.
Падение Лангензальцы явилось для Томаса неожиданностью. Но не время было предаваться скорби. Надо собирать силы для решительного и неминуемого сражения. Он рассылал во все стороны приказы крестьянским отрядам стягиваться к Франкенхаузену. Отовсюду ждал он подкреплений. Надежда на дворян, которые, опасаясь за свои поместья, соглашались вступать в союз, была плоха. В ответ на призывы Мюнцера сдержать клятвы и идти на помощь с оружием и людьми присылали извинения. Всей душой хотели бы они быть в лагере своих возлюбленнейших братьев, но тяжелые обстоятельства не позволяют им этого. Они просят не корить их за отсутствие. Жалкие лицемеры и изменники!
Быстрое продвижение ландграфа, молва о его жестокости, преувеличенные рассказы о его несметных силах, особенно об артиллерии, перед которой два года назад не устояли и грозные замки Зиккингена, все это настораживало и пугало. А тут еще слухи о спешащем навстречу Филиппу войске герцога Георга и о начавшемся походе курфюрста Иоганна. Разве одолеть такую тьму врагов? Сомнения делали крестьян нерешительными. То из одной деревни, то из другой Мюнцер получал тяжелые вести: мужики, собравшиеся было в отряд, чтобы идти к Франкенхаузену, начинали колебаться. Да, они читали письма Мюнцера, но извиняются, что не могут прибыть. Они ему еще обязательно напишут.
