два мозга, получавшие от столкновения с внешним миром впечатления совершенно одинаковые. В тот день, когда мы перешли от живописи к литературе, брат мой, признаюсь, был уже более опытный стилист, лучше владел фразою, был, словом, более писатель, чем я. А я имел перед ним то преимущество, что лучше видел и, в общей массе вещей и существ, еще не разобранных и не освещенных, лучше различал то, что могло быть обращено в материал для литературы – для романа, повести, пьесы.
И вот мы начинаем писать: мой брат под влиянием Жюля Жанена, я – под влиянием Теофиля Готье; и легко узнать в роман «В 18… году» эти два плохо связанных вдохновения, которые придают нашей книге характер произведения в два голоса, в два пера.
Выходят затем: «Литераторы» (книга, изданная вторично под заглавием «Шарль Демальи»), где меньше моего: остроумие, блестящие, бравурные странички вроде тех, которые он повторил позже в «Манетт Соломон», принадлежали моему брату, а я в этой книге работал больше над архитектурою, над общим планом.
Затем появляются одна за другою биографии художников и исторические книги, написанные более или менее под моим давлением и под влиянием присущего моему уму тяготения к истине в настоящем и прошлом: произведения, где, пожалуй, главным вкладчиком был я.
В этом ряде трудов совершилось слияние, смешение наших стилей, соединившихся в один слог, очень самобытный, очень «гонкуровский»…
В братском соперничестве по поводу совершенства стиля случалось, что и брат, и я, мы оба старались отделаться от того, что нам досталось от старших: брат мой – от пестроты стиля Жанена, я – от материализма стиля Готье. И мы оба искали, стремясь вместе с тем к новизне, стиля мужественного, конкретного, краткого, на латинской основе, приближающегося к слогу Тацита, которого мы в то время много читали. А главное, нам опротивели резкие краски, к которым я раньше был несколько склонен, и мы старались в описании внешних предметов одухотворять их с помощью деталей, взятых из внутреннего мира человека.
Мало-помалу выходило так, что в написании книги брат мой стал заведывать слогом, а я – самым созданием. На него стала находить презрительная лень к тому, чтобы искать, вспоминать, выдумывать – хотя когда, бывало, ему вздумается, он находил подробности более изящные, чем я. Может быть, уже тогда, болея печенью и пользуясь водами Виши, он начинал страдать переутомлением мозга. Впрочем, ему всегда было противно слишком большое «производство», «урожай книг», как он говорил. И многие от него слышали: «Я родился для того, чтобы написать во всю мою жизнь только единственный томик в двенадцатую долю листа в духе Лабрюйера, и ничего больше, кроме этого томика».
Итак, он исключительно из любви ко мне был моим соратником до самой смерти, роняя иногда с болезненным вздохом: «Как? Еще книгу? Неужели мало мы их написали?..» Иногда, думая о той ужасной трудовой жизни, которую я ему навязал, я чувствую угрызения совести и страх: не я ли ускорил его конец?
Но хотя он и предоставлял мне всю композицию, самое сочинение книг, но оставался страстным художником слога, и я описал в письме к Золя, на другой день после смерти брата, с какой любовной заботой он следил за выработкой формы, за чеканкой фразы, за выбором слов; как он переделывал отрывки, написанные нами вместе и сперва вполне удовлетворявшие нас; как он перерабатывал их по целым часам с каким-то почти злобным упорством, здесь изменяя эпитет, там вводя в период ритм, далее переделывая оборот фразы и утомляя, растрачивая свой мозг в поисках совершенного, столь трудного, иногда даже невозможного для французского языка выражения ощущений… И после такого труда он, разбитый, молча сидел подолгу на диване в дыму крепкой сигары.
Никогда он не отдавался этому труду над слогом с бóльшим ожесточением, чем в последнем романе, который ему было суждено написать, причем, быть может, та самая болезнь, которая уже собиралась погубить его, давала ему в некоторые минуты даже религиозное упоение.
КОНЕЦ
Переворот привел к ликвидации Второй республики и установлению Второй империи. – Здесь и далее – Прим. ред.
Жюль Габриэль Жанен (1804–1874) – литературный критик.
Арсен Гуссэ (1815–1896) в 1851 году был администратором «Комеди Франсез».
Огюст Лирё (1810–1870) – театральный критик.
Луи-Поль Бриндо (1814–1882) – актер «Комеди Франсез».
Поль Гаварни (1804–1866) был известным графиком, карикатуристом и иллюстратором.
Александр Путьё – художник и бродяга.
Надар (Гаспар Феликс Турнашон; 1820–1910) – фотограф, карикатурист, журналист и писатель.
Имеется в виду журналист Эммануэль Вене, который потерял работу после закрытия «Корсара» в первые дни Второй империи.
Маргарита Саки, урожденная Лаланн (1786–1866) – французская акробатка, эквилибристка, танцевала на проволоке.
Все перечисленные выше – журналисты и литературные критики, работавшие в то время в «Корсаре», «Фигаро» и «Журналь де Пари».
Луи Эно (1824–1900) – писатель и путешественник.
Роже де Бовуар (1807–1866), известный романист и драматург, был женат на театральной актрисе Леокадии Доз (1822–1859) и развелся с ней еще в 1850 году.
Вопрос Гюставу Рулану (1816–1878), генеральному прокурору апелляционного суда, касался острополемического очерка «Лоретка» об излишней романтизации «падших женщин» после «Дамы с камелиями».
Пьер-Селестен Латур-Демулен (1822–1888) – консервативный политик и книгоиздатель.
Автор сборника сказок – Теофиль Ферре (1812–1864).
С другом братьев Гонкур Полем Сен-Виктором (1825–1881), известным художественным и театральным критиком, их сближала, по-видимому, общая неприязнь к литературной богеме.
Тереза (настоящее имя Эмма Валадон; 1837–1913) – певица варьете.
Фантош (устар., от франц. fantoche) – марионетка.
Шарль Эдмон Чоецки (1822–1899) – писатель и журналист, эмигрировавший во Францию из Польши в 1844 году.
Мари-Шарлотта-Эжени Дош (1821–1900) – известная театральная актриса.
Аполлония Сабатье (1822–1890), художница, модель, содержанка, была хозяйкой модного литературного салона.
