Соломон Волков - Свидетельство. Воспоминания Дмитрия Шостаковича

Условия жизни этого слоя претерпели резкое изменение, и неожиданность этой перемены была как удар промеж глаз. Люди не были готовы к такому. Они профессионально занимались литературой и искусством. Это была их работа, их поле деятельности, и внезапно все на этом поле изменилось.

Никогда не забуду одного случая, о котором мне рассказал Зощенко. Он произвел на Зощенко сильное впечатление, и он часто вспоминал о нем. Зощенко знал в Петербурге поэта Тинякова, хорошего, даже талантливого, поэта. Тиняков писал довольно изысканные стихи про предательство, розы и слезы. Он был изящным человеком, денди.

Зощенко вновь встретил его после революции, и Тиняков вручил ему экземпляр своей последней книги. Там не было ничего о любви, цветах и других высоких материях. Это были талантливые стихи, Зощенко называл их творениями гения, а он был серьезным критиком: Анна Ахматова с трепетом давала ему читать свою прозу. Новые стихи Тинякова были посвящены голоду поэта — это была их центральная тема. Поэт прямо заявлял:

«И любой поступок гнусный Совершу за пищу я».

Это было прямое, честное утверждение, которое не осталось пустым звуком. Всем известно, что слова поэта часто расходятся с его делами. Тиняков стал одним из редких исключений. Поэт, еще не старый и все еще интересный мужчина, стал просить подаяния. Он стоял в Ленинграде на людном перекрестке с табличкой «Поэт» — на шее и со шляпой — на голове. Он не просил — он требовал, и испуганные прохожие давали ему денег. Тиняков хорошо зарабатывал таким образом. Он хвастался Зощенко, что зарабатывает намного больше, чем прежде, потому что людям нравится давать деньги поэтам. После тяжелого трудового дня Тиняков шел в дорогой ресторан, где ел и пил и встречал рассвет, после чего возвращался на свой пост.

Тиняков стал счастливым человеком, ему больше не надо было притворяться. Он говорил то, что думал, и делал то, что говорил. Он стал хищником и не стыдился этого.

Тиняков— это крайний случай, но не исключительный. Многие думают так же, как он, только другие культурные личности не говорят этого вслух. И их поведение не выглядит столь вызывающим. Тиняков обещал в своих стихах «пятки вылизать врагу» ради пищи. Многие культурные люди могли бы повторить гордый крик Тинякова, но предпочитают помалкивать и потихоньку «лизать пятки».

Психология моего современника-интеллигента изменилась коренным образом. Судьба заставила его бороться за существование, и он боролся со всей яростью бывшего интеллигента. Ему было уже все равно, кого прославлять, а кого гневно обличать. Такие мелочи больше не имели значения. Важно было только — пожрать, ухватить, пока жив, столько радости жизни, сколько возможно. Мало назвать это цинизмом — это психология преступника. Меня окружало множество Тиняковых; кто-то из них был талантлив, кто-то — нет. Но они трудились рука об руку. Они старались сделать нашу эпоху циничной и преуспели в этом.

В 1949 г. под давлением Сталина Шостакович приехал в Нью-Йорк на Культурную и научную конференцию за мир во всем мире. У него сохранились очень неприятные воспоминания о путешествии, особенно о назойливости американских репортеров. Слева направо: официальный глава советской делегации писатель Александр Фадеев, Норман Мейлер, Шостакович, Артур Миллер, доктор Уильям Олаф Стэплдон из Англии.

15 декабря 1949 г. Шостакович с женой Ниной в ложе Ленинградской филармонии на первом представлении оратории «Песнь о лесах». Справа — жена дирижера, г-жа Мравинская В этом зале двадцатью тремя годами ранее состоялась триумфальная премьера Первой симфонии девятнадцатилетнего композитора.

С матерью, Софьей Васильевной, 1951 г. Она скончалась четырьмя годами позже со словами: «Вот я и освобождена от нелегких обязанностей матери».

В гримерной с сыном Максимом.

Москва, 1965 г. Максим запомнил слова отца: «Артист на сцене — это солдат на передовой. Как бы ни было тяжело, отступать нельзя».

Поль Робсон и еврейский актер Соломон Михоэлс. Михоэлс, убитый в 1948 г. по распоряжению Сталина, был рьяным защитником музыки Шостаковича

Шостакович аккомпанирует на представлении своего вокального цикла «Из еврейской народной поэзии». Ленинград. 1956 г.

Титульный лист сборника песен на идиш, опубликованного в Москве в 1970 г. под редакцией и с предисловием Шостаковича. В предисловии он выражает свое восхищение еврейской народной музыкой.

Шостакович за работой. Ему не требовалось никаких особых условий, чтобы сочинять музыку. Даже шум не мог ему помешать.

Со своей третьей женой, Ириной. (Его второй брак был несчастливым и недолгим.) Прослушивание музыкантов из Киргизской республики, 1963 г. Слева от Шостаковича — Вано Мурадели, слава которого в русской музыке в основном связана с тем, что в 1948 году его вместе с Шостаковичем обвинили в формализме.

1959 г., первый визит в Москву Нью-йоркского филармонического оркестра под руководством Леонарда Бернстайна. Шостакович выделял Бернстайна среди других дирижеров ("Wide World").

Аарон Копленд вручает Шостаковичу диплом почетного члена Американской академии искусств и литературы в зале Чайковского в Москве. 1960 г. Шостакович относился с иронией к таким дипломам, но аккуратно развешивал их на стенах.

С Соломоном Волковым. Ленинград, 1965 г.

На репетиции оперы «Нос», воскрешенной в Советском Союзе после сорокачетырехлетнего забвения: смена линии партии.

Справа налево: Шостакович, дирижер постановки Геннадий Рождественский, Соломон Волков. Посвящение гласит: «Соломону Волкову в память о «Носе» — Геннадий Рождественский.

На представлении своего последнего квартета. Ленинград, 1974 г. своей даче под Москвой с внуком. Шостакович зачитывает одну из своих бесчисленных официальных речей. Слева — Екатерина Фурцева, в то время министр культуры Советского Союза.

Похороны Шостаковича, 14 августа 1975 г., в Новодевичьем монастыре в Москве. Арам Хачатурян целует руку покойного; рядом с ним его жена. Нина Хачатурян. Крайняя слева — вдова Шостаковича. Ирина; справа — его сын. Максим, обнимающий свою сестру Галю и своего сына. Между ними Соломон Волков.

Я очень люблю Чехова, он — один из моих любимейших писателей. Я прочитал и перечитал не только его рассказы и пьесы, но и записки и письма. Конечно, я не историк литературы и не могу дать достойной оценки великому русскому писателю, который, я считаю, не до конца изучен и, конечно, не всегда правильно понят. Но если бы мне вдруг понадобилось написать диссертацию о каком-то писателе, то я бы выбрал Чехова, настолько я ощущаю свою близость с ним. Читая его, я иногда узнаю себя, чувствую, что на месте Чехова поступил бы точно так же, как он в реальной жизни.