Центральная и местная пресса пестрела призывами и обещаниями «еще теснее сплотиться». «Руководство Союза советских писателей сейчас, как никогда, должно усилить работу по воспитанию советских писателей в духе беззаветного служения партии, продолжающей дело Ленина-Сталина, ведущей народ по указанному Сталиным пути, – напоминала „Литературная газета“. – Долг руководства Союза советских писателей и всей писательской общественности – еще надежнее оградить советскую литературу от проникновения в нее чуждых людей и чуждой идеологии. Крупные идеологические ошибки и извращения, имевшие место в некоторых произведениях, опубликованных в последнее время, свидетельствуют о притуплении бдительности в Союзе советских писателей, о том, что порою за „красивой“ фразой, за удачно написанным эпизодом многие наши ведущие писатели и критики не умели различить идейную гниль» (19 марта 1953 года).
Но в президиуме ЦК КПСС во главе с новым генеральным секретарем Никитой Хрущевым уже обсуждались «мероприятия по исправлению последствий нарушений социалистической законности». А 7 июля на пленуме ЦК КПСС постановили снять со всех постов и исключить из партии первого заместителя председателя Совета министров СССР, министра внутренних дел Лаврентия Берию. Обвинения выдвигались и следствие велось по тем же лекалам, какими пользовались в ведомстве Берии – антисоветский заговор, шпионаж и подрывная деятельность.
Страх перед госбезопасностью, копившийся десятилетиями, прорвался наружу. «Светлое будущее наших детей, кровь, пролитая советскими людьми при защите Родины, незапятнанная чистота знамени великой Коммунистической партии, – негодовал Михаил Шолохов, – заставляют нас требовать от Верховного Суда СССР вынесения Берия самого сурового, самого беспощадного, а стало быть, и самого справедливого приговора. Имя Берия проклято и будет навсегда забыто советским народом» («Литературная газета», 16 июля 1953 года). «Московские писатели в резолюции, принятой единогласно, присоединяют свой голос к голосу всего парода, требующего самой суровой кары изменникам» («Литературная газета», 22 декабря 1953 года). Резолюцию подписали трижды лауреаты Сталинской премии Николай Тихонов и Сергей Михалков, дважды лауреаты Алексей Сурков, Борис Полевой и Николай Грибачев, лауреаты Василий Ажаев и Вениамин Каверин.
Берию и его ближайших соратников по органам госбезопасности приговорили к высшей мере наказания.
«Московские писатели заверяют, что все свои творческие силы отдадут созданию книг, помогающих нашему героическому народу строить коммунизм…». Но о каких издательских планах могла идти речь, когда страна начинала столь крутой разворот? «Много еще перестраховки в издательствах и в журналах, трусости», – говорил секретарь СП СССР Константин Симонов («Литературная газета», 14 июля 1953 года). Директор Гослитиздата, рассказывая о планах на 1954 год, не упомянул ни одного нового произведения советских писателей, только лишь: «Мы уточнили тиражи, передвинули очередность выпуска отдельных изданий, дополнили некоторые разделы плана новыми названиями» («Литературная газета», 22 декабря 1953 года).
Василий Ян не просил ничьей помощи, однако Лидия Янчевецкая на исходе февраля 1954 года отправила письмо Александру Фадееву, поведав о мытарствах романа «К последнему морю». Фадеев, больной и озабоченный борьбой за влияние в Союзе советских писателей (теперь он просто секретарь правления), ответил только 19 июля: «Я немедленно проверю, как обстоит дело с изданием рукописи „К последнему морю“ и реализуется ли план „Советского писателя“, предусматривающий переиздание „Батыя“… Если дело стоит на мертвой точке, я попытаюсь помочь Василию Григорьевичу, книги его, несомненно, должны быть изданы. Передайте ему мой самый душевный привет» [25].
Но Ян к тому моменту дождался несравненно более желанного. Вернулся Миша.
4 мая 1954 года президиум ЦК КПСС утвердил постановление о создании центральной и местных комиссий по пересмотру уголовных дел на лиц, осужденных за контрреволюционные преступления Особым совещанием при НКВД-МГБ-МВД и «тройками» НКВД-УНКВД. Реабилитация началась.
Правда, Михаила Янчевецкого освободили 22 мая 1954 года без снятия судимости – досрочно, «с применением зачета рабочих дней». Всем отсидевшим по 58-й статье временно запрещалось проживание в крупных городах. Бывшему заключенному воркутинского ОЛП-59 предложили выбрать место жительства из числа возможных. Михаил выбрал подмосковный Можайск [26].
***
У отца ему дозволялось побывать только проездом. Василий Ян на лето снял на тихой улочке Звенигорода небольшой домик с красивым садом. Он чувствовал себя совсем плохо, и когда хотел поработать над рукописями «на воздухе», жена иногда приходилось вывозить его на каталке.
«В маленькой комнате головой к окну лежал отец на низкой кровати, выбритый, причесанный, в свежем белье, – вспоминал Михаил Янчевецкий в своей книге, умолчав об обстоятельствах встречи. – На первый взгляд он был тот же, без следов усталости, истощения, забот на лице, только коротко остриженные густые волосы и щеточка усов совсем посеребрились. Но светло-голубые глаза смотрели на меня растерянно, изучающее, словно не узнавая, и все наполнялись слезами. Я долго и о многом рассказывал отцу, спрашивал его, а он молчал. На веранде, где мы обедали, отец не глядел ни на кого за столом, а все смотрел вдаль – поверх веток яблонь и темной зубчатой линии леса, словно ловил взглядом тени летучих облаков на розовом угасавшем небе, словно сам хотел улететь вслед за облаками, далеко, туда, где он, молодой и сильный, бродил пешком или ехал верхом на восток – в голубые дали Азии, или на запад – к зеленым волнам Балтики, или на юг – к ласковым водам Адриатики…» [27].
Ян уговорил сына написать прошение о реабилитации в президиум Верховного совета СССР. Сам собрался с силами и подготовил собственное письмо на имя председателя президиума, маршала Советского Союза К. Е.Ворошилова: «Прошу принять к рассмотрению приложенное к сему прошение сына о пересмотре его дела и снятии судимости и разрешить ему проживание в Москве, учтя то, что для нашей дальнейшей совместной жизни и работы, для меня, может быть, осталось мало времени, а сделать хочется многое» [28]. Обращение зарегистрировали в канцелярии Ворошилова на следующий же день, 19 июня. Но Мише вскоре пришлось уехать далеко от Москвы. В Можайске для него не нашлось работы, и в начале июля Михаил Янчевецкий сел в поезд до Воронежа, где в городской строительной конторе «Облпроекта» ему пообещали место архитектора. По новому адресу он получил две телеграммы от сестры Жени о тяжелой болезни отца – воспалении легких. И 5 августа 1954 года – телеграмму о смерти.
