class="p1">— Нет никакого героизма в том, чтобы защищать интересы других только потому, что они совпадают с твоими. Сотрудничество, если оно служит личной выгоде, никогда не следует путать с солидарностью. Вы так не считаете?
Он редко интересовался моим мнением.
— Пожалуй, считаю.
И я считаю, что действительно так считала.
— Напротив, подлинные идеалисты пекутся о чужом благе больше, чем о своем, и даже вопреки своему. Если вам нравится ваша работа или выгода от нее, разве можно быть уверенным, что вы ее делаете для других, а не для себя? Единственный путь, ведущий к высшему благу, — это самоотречение. Но вам и без меня это известно. Вы должны были это усвоить от вашего отца с его доктринами.
Я перестала писать. Бивел еще никогда не касался моего отца и его политической деятельности. Не верилось, чтобы нас выдал Джек — только не после того, как я его запугала через сообщника. Должно быть, Бивел шпионил за нами все это время, с нашей с ним первой встречи. Значит, он знал все с самого начала? Мне захотелось чем-то себя занять, и я потянулась к бокалу. Поднеся его к лицу, я расслышала, как шипят цепочки искристых пузырьков, поднимаясь к поверхности.
— Боюсь, вы ошибаетесь, — сказала я. — Его заботят только собственные прихоти. А его самоотречение приводит к самовосхвалению.
Я сделала глоток и поставила бокал с непринужденным видом, словно светская дама, ощутив при этом, что поступила низко, сказав такое об отце. За ужином с шампанским. Пройдет время, и я буду мямлить что-то на публике, объясняя свои слова. Экать и мекать. Морщить лоб. Физически коробиться. Даже сейчас, вспоминая и переписывая свои жалкие афоризмы, я испытываю стыд.
Я видела, что Бивел заметил мое волнение под маской беспечности и получал от этого удовольствие.
— Попробуйте ваш чаудер.
Я попробовала мой чаудер.
— Вы, несомненно, понимаете, к чему я веду. Те, кто сегодня громче всех негодует насчет депрессии, сами ее и вызвали в первую очередь. Все эти эгоистичные типы заводят теперь в прессе свои лживые стенания… Все эти мелкие спекулянты, играющие в рулетку на маржах, вдруг стали поборниками правосудия и порядочности… Никто из тех, кто нападает на меня за мои действия в 1929 году, и близко не похож на вашего отца. Он-то, убежденный революционер, ничем себя не запятнавший, один из немногих, кто мог бы бросить первый камень.
Снова вошли горничные. Шуршание ткани о ткань, позвякивание серебра и фарфора. Они убрали миски и поставили тарелки с вареной курицей, спаржей и горошком, полив все это белым соусом.
— Сдается мне, что такой бескомпромиссный человек, как ваш отец, не одобряет, что вы работаете на человека вроде меня.
Горничные ушли.
— Он считает, что всякая работа достойна уважения, — сказала я, вложив, как мне казалось, достаточно дерзости в эти слова.
Бивел серьезно кивнул, нанеся на курицу жестом художника щедрую порцию подливы.
— Так или иначе. Должен вам сообщить, что мы не можем продолжать работать прежним образом.
Я попыталась проглотить пищу. И не смогла.
— Я слишком занят, чтобы тратить ценное время по вечерам. Вы сами видели, сколько внимания требует моя контора на нижнем этаже.
— Сэр, если позволите. Пожалуй, вы могли бы пользоваться диктофоном, когда вам удобно, а я бы потом переписывала это и редактировала…
— Прошу вас. — Бивел едва заметно передвинул столовые приборы. — Я снял для вас меблированную квартиру. В пешей доступности отсюда. — Он посмотрел на меня и отвел взгляд. — Это позволит нам работать до звонка на открытие и поздними вечерами, как сегодня. Мы движемся слишком медленно, и книга отстает от графика. Когда вы будете рядом, дело пойдет на лад.
Я не нашлась с ответом.
— Вас ожидают в квартире до конца недели. Позвоните в контору, если понадобится помощь с вещами. Теперь вернемся к 1929-му и к последующей депрессии. Людям нужен виновник и злодей. И надо сказать, что такой виновник и злодей имеется: Совет Федеральной резервной системы. — Он указал мне на ручку с блокнотом. — Вам стоит это записать.
Отец услышал, как я поднимаюсь по лестнице, и открыл мне дверь. Он выглядел расстроенным. Я была уверена, что он видел, как я выхожу из лимузина. Но он сказал, что заходил Джек и забрал какие-то бумаги, оставленные в моей комнате. Отец сказал, что он спешил, поскольку только что получил место в газете в Чикаго. И они хотели, чтобы он немедленно приступил к работе, поэтому он не мог мешкать. Я что-нибудь знала об этом? Я солгала, что знала. Это все так неожиданно, но я за него очень рада.
Было похоже, что Джек ничего не забрал из моей комнаты, кроме своего конверта. Его отъезд сам по себе принес мне облегчение, а кроме того, избавил от новых сложностей. Останься Джек в Нью-Йорке, мой переезд в квартиру Бивела повлек бы за собой вспышки ревности, ссоры и в конечном счете мелодраматический разрыв.
Помню, как была взволнована — почти взбудоражена — возможностью независимой жизни, ведь я редко тешила себя такой надеждой. Но этому приятному возбуждению мешали другие чувства. Гнев, словно рана в горле. Негодование, словно синяк на груди. Бивел не удосужился предложить мне такой вариант заблаговременно. Не попросил обдумать этот вопрос. Он просто поставил меня в известность, что снял мне жилье, и рассчитывал, что я тут же перееду. И пусть мне нравилась идея жить своей жизнью, меня оскорбляло, что Бивел распоряжался мной, не спрашивая моего согласия. Однако отклонить такое предложение из-за его сомнительной моральной стороны казалось и ханжеским, и глупым.
Зная, как сильно отец зависит от меня, я никогда не тешила себя фантазией о том, чтобы съехать. Чем дальше, тем больше я видела, что он неспособен себя обеспечивать. Если бы я съехала, мне бы пришлось оплачивать не только свою квартиру, но и его. Но дело было не только в деньгах. Отец никогда не умел выполнять основных бытовых задач: поддерживать чистоту, самостоятельно питаться и т. п. Останься он один, зарос бы в грязи и бардаке.
Теперь же, пусть мне с трудом верилось в это, деньги перестали быть проблемой. Бивел будет сам оплачивать новое жилье, а моей зарплаты более чем достаточно для содержания бруклинской квартиры. Приняв это во внимание, я убедила себя, что смогу заботиться об отце со всеми его потребностями, о которых сам он и не задумывался. Я буду навещать его через день, чтобы его быт не пошел прахом. Возможно, подкину денег домовладелице (за спиной у отца), чтобы она
