В середине августа, утром, был освобожден Лимож. Совместные войска двух частей Сопротивления Forces Françaises de l’Intérieur и Franc-Tireurs Partisans Français, которые курировали действия «Шестой», вступили в бой с немецким гарнизоном и одержали победу. Несколько сотен немецких солдат были проведены по улицам города в сопровождении вооруженных бойцов Сопротивления. Мышь, пожирающая коршуна.
Это была немыслимо экипированная разношерстная толпа: плохо одетые истощенные люди с винтовками — у некоторых даже не заряженными. Немцам, казалось, было все равно. Они были измучены войной и полностью деморализованы тем, что дело приняло такой оборот. Они шли строем, руки подняты, ладони за голову.
Стоя на тротуаре, я с удивлением наблюдал за трансформацией личностей. Только несколько дней назад немцы были господами, а жители Лиможа — подчиненными. Теперь солдаты, казалось, вздрагивали, слыша крики, вспарывающие воздух: «Грязные немцы», «Сраные фрицы», «Помните Орадур».
Я наблюдал их, марширующих по бульвару до железнодорожной станции, а потом, устав от переполнявших меня эмоций, понял, что больше не могу смотреть.
Однажды я встретил человека по имени Юлиус Принц, австрийского еврея; много лет назад он оставил Вену и вступил во французский Иностранный легион. Сейчас он был капитаном, советником Сопротивления, осуществлявшим допрос пленных немцев.
— Я хочу, чтобы ты увидел этих немцев, — сказал он мне как-то. — Ты только взгляни на них.
Мы подошли к заброшенному складу, в котором содержались немецкие солдаты. Принц хотел показать мне, как теперь он властвует над господствующей расой. Они лежали на постелях из соломы, но тут же встали, когда мы вошли. Принц был небольшого роста, но он умел себя подать.
— Как вам нравится здесь? — спросил он немецкого офицера.
Тот не ответил, и Принц повторил вопрос:
— Как вам нравится?
Офицер пожал плечами. Какой ответ был правильным? Этого не знал никто из них, точно так же, как не знали мы, евреи, в течение прошедших шести лет, что было правильным, а что нет; мы знали одно — необходимо бежать.
— Как вам нравится здесь?
Игра Принца доставляла мне удовольствие. Я с ненавистью вспомнил, как евреи сгибались перед немцами, и сейчас испытывал удовлетворение, глядя на этого немецкого офицера, когда-то столь высокомерного, съежившегося теперь перед маленьким евреем.
Франция была освобождена и вместе со свободой получила беспрепятственный доступ к информации. Мы услышали теперь сообщения об ужасах в концентрационных лагерях и в моем сердце угасали остатки надежды увидеть маму и сестер.
Летом 1944 года «Шестая» продолжала действовать. Детей нужно было разместить в детских приютах. Семьи искали потерянных родственников. Появлялись дети, спрашивающие, где их матери и отцы. Мы спрашивали себя о том же.
В конце 1944 года я восстановил подлинные документы и снова стал Лео Бретхольцем, хотя мои друзья до конца войны называли меня Анри.
Рабби Дойч отправил некоторых из нас для работы в Еврейском бюро помощи и восстановления (Comité Juif d’Assistance Social et de Reconstruction). Позже вместе с Юлиусом Принцем я посетил места захоронения солдат союзнических войск. Я думал о месте захоронения моей собственной семьи, хотя цеплялся за слабую надежду, что они все же живы. Я еще долго их искал, но не нашел.
Однажды утром в бюро я услышал знакомый голос и увидел человека, о котором думал, что он давно мертв: мой старый друг по лагерю в Сетфоне Вернер. Последний раз я видел его оцепеневшим от страха, когда убегал из поезда в Тулузе. Мы бросились друг к другу и крепко обнялись. Было поразительно, что он жив.
— Поезд, — сказал я немного погодя.
После моего побега их отвезли на юго-западное побережье Франции, недалеко от Бордо, где они строили взлетно-посадочные полосы и склады боеприпасов.
— Многие погибли, — сказал Вернер. — Слабое здоровье. Тяжелые условия, грязь. А другие…
Его голос сорвался.
— Ну?
— Отправлены в Дранси, — сказал он.
Значит, было правильно, что я попытался второй раз обойти судьбу на повороте. Через несколько дней после завершения работ высадились союзнические войска. Вернер был отправлен в лагерь в Мериньяк, вблизи Бордо, откуда позже был освобожден. Теперь он вернулся в дом рядом с Сетфоном, где все еще скрывались его жена и дети.
— Поезд, — повторил я.
Мне хотелось знать, что произошло после того, как жандармы обнаружили, что я убежал. Лицо Вернера осветила улыбка. Охрана поднялась в поезд для последнего подсчета. Итог не сходился. Кауфман обошел все туалеты, чтобы проверить, не там ли я.
— Я не знал, что он сделает, — сказал Вернер. — Он спросил нас всех, не знаем ли мы, где ты. В ответ — полная тишина, Лео. Я беспокоился, что они взвалят ответственность на нас. Они могли расстрелять нас за помощь тебе. А потом, да… потом Кауфман сам прервал молчание. «Этот парень, Бретхольц, — сказал он, — говорил мне, что, если он только захочет, он убежит».
Однажды я встретил молодого человека Фредди Кноллера, родившегося в Вене. Он был арестован во Франции и депортирован в Дранси в 1943 году. Он пережил Аушвиц и приехал в Лимож, где мы оба ожидали эмиграционные документы для отъезда в Америку. Моя предполагаемая эмиграция послужила причиной окончательного разрыва с Анни. Уже давно мы все больше и больше отдалялись друг от друга; несущественные внешние разногласия имели глубокие внутренние причины. Я хотел поехать в Америку — Анни чувствовала себя покинутой. Я хотел забыть Европу. Континент был кладбищем, и я сам побывал на краю могилы; в мыслях я все еще бежал куда-то, сам уже не понимая куда.
Как-то утром я пошел в бюро Comité Juif d’Assistance Social et de Reconstruction и увидел там газету с огромным заголовком на первой полосе: война в Европе закончена. Кто-то включил радио — там тоже снова и снова сообщалась эта новость. Война была позади. Это был миг восторга, но непродолжительный. В такие мгновения хочется связаться с близкими, чтобы разделить с ними радость. Но моих близких не было в живых, и вместо того, чтобы целовать их любимые лица, я чувствовал на сердце страшную пустоту. В бюро некоторые крепко обнимались, и мы поздравляли друг друга, что дожили до этого момента. Потом мы взяли себя в руки: кругом тысячи бездомных, тысячи разбросанных по всей земле людей… может, среди них и наши собственные семьи.
Окончание войны не было похоже на выигрыш в спортивных соревнованиях или на новогодний праздник. В Лиможе это ощущалось как ослабление бесконечного изнурительного напряжения и начало великой неизвестности. Однажды я навестил Фрайермауеров, и Анни сказала, что они возвращаются в Бельгию.
