Ознакомительная версия.
Голова моя пошла кругом. С одной стороны, должность председателя профкома была оплачиваемой, и это избавляло меня от угнетающих мыслей о статусе иждивенца. Более того, как я успел понять из бесед с товарищами и с Кузнечиком, через профком проходили потоки государственной помощи голодному, раздетому и разутому студенчеству: небольшие денежные субсидии, талоны на приобретение одежды, обуви, тканей, мыла и даже пирожков с повидлом. Помимо всех этих благ, в профком поступали и здесь распределялись бесплатные путевки в дома отдыха и санатории. И если вспомнить мудрость, которой меня научил на фронте покойный Вася Бондаренко (напомню его слова: «Разве можно побывать в воде и не промокнуть?»), то о чем ином можно было мечтать человеку, находящемуся в трудном материальном положении?
Но были и веские мотивы, которые удерживали меня от казавшегося естественным решения немедленно ухватиться за предоставившуюся возможность. Во-первых, моей жизненной целью в тот период было обрести знания и получить высшее образование, я только-только начал верить в то, что сумею наверстать утраченное за годы войны, а теперь неожиданно возникал мощный отвлекающий фактор. Правда, в словах Калниболотского прозвучало: «В вопросах учебы и успеваемости у вас проблем не будет: мы вам будем помогать», но разве о дутых оценках я мечтал?
Не менее важную роль в решении, которое я принял, сыграла моя принципиальная позиция в «еврейском вопросе». Я, как и на фронте, считал, что в существовавшей тогда межнациональной ситуации негоже еврею находиться на такой «хлебной» службе, тем более возглавлять ее.
Вера полностью согласилась с моим решением отказаться от заманчивого предложения, и я вновь предстал перед Калниболотским. Сослался на незнакомство со спецификой профсоюзной работы, а затем заявил, что не хочу становиться подходящим примером для подтверждения антисемитских тезисов об «умении евреев устраиваться там, где сытно и денежно». Секретарь парткома возмутился и обвинил меня в непартийных взглядах, но отказ был принят. (Новым председателем профкома вскоре стал студент другого факультета, украинец по фамилии Монета, отлично гармонировавшей с возможностями занимаемого поста.)
Итак, учеба, которой я посвящал практически все свое время, начала постепенно приносить свои результаты. Уже не так безучастно, как в первые дни, сидел на лекциях, самостоятельно выполнял большую часть домашних заданий, продолжал прорабатывать учебники прошлых семестров. Лишь на лекции и семинарские занятия по второй части курса «Сопротивление материалов» (сопромат) я не ходил, так как никогда не изучал этого предмета. Решил, что воспользуюсь льготой для демобилизованных — возможностью сдавать экзамены по индивидуальному графику — и отложу сопромат на будущую осень.
Так же постепенно, как освоение учебного материала, происходило мое сближение с однокурсниками, сначала с ровесниками, а несколько позже и с теми, кто помоложе. К середине семестра я был знаком и общался с большей частью студентов нашего курса. Установились ровные, а с некоторыми — теплые, почти приятельские отношения. Позже стало заметно, что на курсе существует несколько уже сложившихся дружеских компаний, которые держатся рядом в институте и вместе проводят досуг. Я был полностью поглощен учебой и мыслями о Вере, поэтому не стремился примкнуть к какой-нибудь из таких компаний.
Лабораторные работы по разным предметам мы выполняли группами по три-четыре студента. Мне повезло: моими соратниками в лабораториях оказались славные парни Вадим Тараненко и Фима Зильберман (Вадим был моим ровесником, Фима — на три года моложе). Начав с совместного оформления протоколов лабораторных работ, мы вскоре перешли к коллективному приготовлению особо трудоемких домашних заданий. Обнаружилось, что и Вадим, и Фима ответственно относятся к учебе, стремятся к знаниям и не признают халтуры по важным для будущей специальности предметам (не чураясь халтуры по другим). Характеры наши оказались легко совместимыми, и мы подружились.
Учился Вадим отлично, он был способным и целеустремленным человеком. В отличие от меня и Фимы, Вадим был неплохим радиолюбителем, разбирался в схемах приемников, кое-что умел ремонтировать. (Этому его и еще нескольких однокурсников умению я откровенно завидовал.) По-моему, Вадим первым почувствовал во мне способного к наукам человека, несмотря на то что поначалу я заметно уступал ему в знаниях. Позже мы практически сравнялись, в чем-то я превзошел его, в другом — он меня.
Нельзя было не заметить, что Вадима тяготило клеймо человека, «находившегося на оккупированных территориях», которое в первые послевоенные годы вызывало подозрительность у властей и лишало перспектив на хорошее трудоустройство. (Впрочем, прошло несколько лет, и власти «смилостивились», факт пребывания в оккупации перестали считать позорным пятном в биографии человека, ведь таких были миллионы.) От Вадима и его жены, иногда приходивших к нам в гости, мы с Верой узнали о необычной судьбе самого красивого ученика нашей 98-й школы еврейского парня Аркадия Константиновского, который был годом моложе нас. Он был на фронте и, попав в окружение, добрался до Киева. Здесь его приютила и прятала от немцев и полицаев жившая по соседству с Тараненко украинская семья. Их довольно некрасивая дочь влюбилась в Аркадия и вскоре стала ему преданной женой.
Фима Зильберман в науках преуспевал, может быть, немного меньше своих старших товарищей, зато обладал таким добродушием, такой покладистостью, какие редко встречаются среди молодежи. Он происходил из небогатой семьи, был младшим сыном весьма пожилых родителей. Фимин старший, давно женатый брат до войны окончил строительный институт, близким другом его студенческих лет был Вика Некрасов, будущий автор моего любимого произведения «В окопах Сталинграда», первого правдивого, несмотря на жесткую цензуру тех лет, рассказа фронтовика о войне. Некрасова хорошо знали в семье Зильберманов, его имя всегда произносилось с большой теплотой.
Жили Зильберманы в каком-то сооружении барачного типа, там было очень тесно, поэтому по учебным делам мы у Фимы не собирались. Однако на скромные семейные торжества меня с Верой Фима всегда приглашал, и мы встречали там искренний теплый прием.
Прошло два месяца моей напряженной учебы, ее результаты становились все заметнее, и я чувствовал себя все более уверенно. Теперь не только молодые, но и я успевал обнаруживать оплошности преподавателей; многие сокурсники поверили в мои знания и сверяли результаты решенных дома задач с моими. Вторая половина семестра прошла легко, к зачетам и экзаменам, если отвлечься от сопромата, я подходил неплохо подготовленным.
Ознакомительная версия.
