против советского строя, против советского народа, против социализма».
Н.А. Заболоцкий с женой Екатериной и дочерью Натальей
Хотелось бы посмотреть в глаза этому критику, да, увы, нет его уже…
А Николай Алексеевич сполна хлебнул лиха в лагерях Дальнего Востока и Алтайского края, позднее, будучи в ссылке, – в Караганде, где вернулся к творчеству. Вспоминая начало этих жестоких лет, поэт писал в своих мемуарах: «Первые дни меня не били, стараясь разложить морально и физически. Мне не давали пищи. Не разрешали спать. Следователи сменяли друг друга, я же неподвижно сидел на стуле перед следовательским столом – сутки за сутками. За стеной, в соседнем кабинете, по временам слышались чьи-то неистовые вопли. Ноги мои стали отекать, и на третьи сутки мне пришлось разорвать ботинки, так как я не мог переносить боли в стопах. Сознание стало затуманиваться, и я все силы напрягал для того, чтобы отвечать разумно и не допустить какой-либо несправедливости в отношении тех людей, о которых меня спрашивали…»
Поневоле вспоминается его стихотворение «Метаморфозы», написанное в 1937 году:
Как мир меняется! И как я сам меняюсь! Лишь именем одним я называюсь, На самом деле то, что именуют мной, — Не я один. Нас много. Я – живой. Чтоб кровь моя остынуть не успела, Я умирал не раз. О, сколько мертвых тел Я отделил от собственного тела!
Потрясающие стихи, пророческие по отношению к собственной судьбе.
И вот, пять лет в лагерях, не считая ссылки в Караганду, – в отрыве от творческой и вообще нормальной жизни, от семьи, где его, кроме жены, ждали двое детей… «Родная моя Катенька, милые мои дети!.. Не мог удержаться от слез, увидев лица моих детей. Никитушка такой милый, и личико такое осмысленное. Наташенькино личико для меня совсем новое. В нем есть и твои, и мои черты. Теперь я каждый день заочно вижусь с моими родными далекими детками, и только тебя, моя родная женка, нет у меня». Эта взаимная искренняя поддержка (а жене и самой было ой как не просто жить с двумя детьми без весомой помощи главы семьи во всех смыслах), можно сказать, и спасла семью в те жестокие годы. И только в 1946-м, уже закончив работу над «Словом…» и предъявив её как своеобразный пропуск, поэт получил разрешение вернуться в Москву.
…Стонет, братья, Киев над горою, Тяжела Чернигову напасть, И печаль обильною рекою По селеньям русским разлилась. И нависли половцы над нами, Дань берут по белке со двора, И растет крамола меж князьями, И не видно от князей добра. – Игорь-князь и Всеволод отважный, Святослава храбрые сыны — Вот ведь кто с дружиною бесстрашной Разбудил поганых для войны! А давно ли, мощною рукою За обиды наши покарав, Это зло великое грозою Усыпил отец их, Святослав! Был он грозен в Киеве с врагами И поганых ратей не щадил — Устрашил их сильными полками, Порубил булатными мечами И на Степь ногою наступил.
Работая над «Словом…», Николай Алексеевич писал литературоведу Н.Л. Степанову: «Сейчас, когда я вошёл в дух памятника, я преисполнен величайшего благоговения, удивления и благодарности судьбе за то, что из глубины веков донесла она до нас это чудо».
И вот какую оценку дал его работе уже признанный литературовед Корней Чуковский: «Слово…» Заболоцкого – «точнее всех наиболее точных подстрочников, так как в нём передано самое главное: поэтическое своеобразие подлинника, его очарование, его прелесть».
Не раз хорошо «проученный» за свои вольные мысли и стихи, Заболоцкий в последние годы жизни был более осторожен, но, чтобы не потерять форму и зарабатывать на хлеб, – много переводил. Грузинская, и не только, литературы немало от этого приобрели. Особенно повезло Грузии: когда большой поэт переводит поэзию – выигрывают от этого все. Стихи В. Пшавелы, И. Чавчавадзе, Д. Гурамишвили, Г. Орбелиани, А. Церетели в достойнейших переводах Николая Алексеевича выходили к советскому читателю, где бы он ни жил. Его же перу принадлежит перевод знаменитой поэмы Ш. Руставели «Витязь в тигровой шкуре».
Хотя то, что вкладывал Николай Алексеевич в переводы, могло бы работать на собственную поэзию в те годы, когда пришла уже творческая и человеческая зрелость, когда всё чаще стали проявляться в его стихах весомые классические ноты. Кстати, в письме в Правление Союза советских писателей от 18 августа 1939 года он сам говорит об этом: «…Теперь, когда мы твердо стоим на позициях социалистического реализма, мне… ясно, что односторонние формалистические поиски в искусстве к добру не приводят…» И вспомним строки Пастернака:
…В родстве со всем, что есть, уверясь И знаясь с будущим в быту, Нельзя не впасть к концу, как в ересь, В неслыханную простоту.
(«Волны»)
Но невозможно истинному поэту надолго стреножить своего Пегаса, и в это, последнее десятилетие жизни из-под его пера выходят такие, признанные уже временем стихи, как «Некрасивая девочка», «Не позволяй душе лениться», «Признание» (хорошо известное нам по песне «Очарована, околдована…»), «Противостояние Марса», «Можжевеловый куст», «Прощание с друзьями», «Жена» и другие.
Наиболее полный сборник поэта вышел в 1957-м, за год до смерти, когда Николай Алексеевич, можно сказать, с головой окунулся в «неслыханную простоту». Он уже убедился, что «…спокойно должно быть и лицо стихотворения. Умный читатель под покровом внешнего спокойствия отлично видит всё игралище ума и сердца».
