Дефензива напала на след неуловимой комсомолки Веры. 15 сентября 1925 года она была арестована на одной из квартир в Белостоке.
Все было против нее: и фальшивый паспорт, выписанный на вымышленную фамилию Вероники Корчевской, и невозможность доказать свое гражданство, постоянное место жительства и другие улики. На несколько лет за Верой закрылась тяжелая тюремная дверь.
В ОЖИДАНИИ СУДА
«Пишу вам теперь из тюрьмы. Не огорчайтесь. Ничего особенного в этом нет. Я здорова, морально чувствую себя превосходно. Ничего, увидимся еще, хотя, может быть, и не так скоро. Что же мне писать о себе? После той бурной и интересной жизни, какой я жила до сих пор, трудно сидеть в тюрьме…»
Следствие тянулось долго. Буржуазная прокуратура собирала против Веры улики. Претензии на расправу со своей жертвой предъявили одновременно и прокуратура окружного суда в Пинске и прокуратура окружного суда в Белостоке. Насолила она, конечно, им обеим.
А пока надо было сидеть и ждать. Тюремная камера. Окно с железной решеткой, через которое виден только кусок неба. Железная арестантская кровать, прикрытая жестким одеялом, асфальтовый пол и в углу неразлучная спутница заключенных — вонючая параша.
Кусок хлеба, ячменный кофе, суп и немного каши из тухлой крупы. Если камера общая — чуть веселее, с товарищами хотя и в тесноте, да не в обиде. А если одиночка, тогда другое дело: пять шагов вперед — пять назад. Вперед — назад. И в ней, в этой камере, день за днем, месяц за месяцем, год за годом. Прогулка короткая, да и та в тесном тюремном дворе.
О, как мы все, политические заключенные, были благодарны МОПРу за благородную работу по оказанию помощи узникам капитала! Без этой помощи погибли бы еще сотни революционеров.
Казавшаяся издали мертвой, тюрьма не была «мертвым домом». А политзаключенные не представляли собой пассивной массы, покорно несущей свой крест. Они жили, боролись, отстаивая свои права и человеческое достоинство, учились — кто грамоте, а кто и другим наукам, отмечали революционные праздники. В тюрьме они вели горячие споры и дискуссии, издавали рукописные журналы, переписывали целые книги, изощряясь в изобретательстве, прятали в потайных местах полученную разными путями партийную литературу, стараясь перехитрить надзирателей, передавали на свободу «грипсы» (тайные письма). Таким путем пересылались и некоторые письма Веры. Регулярно мы перестукивались через стены, пели песни то унылые, то бодрящие, веселились, высмеивая начальство, или рассказывали арестантские анекдоты.
А если произвол тюремной администрации переходил границу всякого терпения, резко ухудшались условия — в камерах гудело, как в ульях. Через стены летели «телеграммы»-морзе, пересылались «грипсы». Тюремный партийный комитет обсуждал с делегатами камер формы протеста, наши требования. И когда решение было принято, из камеры в камеру передавалось: голодовка! В тюрьме раздавалось гневное, зовущее к борьбе пение «Интернационала». Это коммуна политзаключенных приводила в действие свое оружие — ненависть к врагу, железную волю к борьбе, организованность. Она в этот момент становилась грозной. Администрация хорошо это знала. Начинались мучительные дни голодовок — три, пять, семь, а иногда и десять. Люди теряли силы, изнемогали, но стояли на своем. Освобождались от голодовки совсем или начинали ее на несколько дней позже лишь слабые и больные, да и то по решению тюремного комитета. Нас поддерживали товарищи на свободе своей борьбой, протестом. И тогда мы побеждали.
Но случалось и иначе. Борьба есть борьба…
Так шли наши тюремные будни. Скучать было некогда.
Помню эти будни в белостокской тюрьме. Как и во всех тюрьмах, мужчины были строго изолированы от женщин. То крыло тюрьмы, в котором сидели женщины, находилось под прямым углом к мужским одиночкам. Через решетку можно было видеть друг друга. Кроме того, нас иногда выводили на прогулку на ту часть тюремного двора, которая находилась в прямоугольнике между одиночками и женским крылом. Тогда мы гуляли под их окнами. Из-за решеток женских камер показывались лица Веры и ее подруг — Елены, Любы, Анны и других. Несмотря на грозный окрик надзирателя: «Не высовывайся, зажми рот!» — подолгу задерживались у решеток. Проходя мимо, мы обменивались с ними отрывочными фразами, всматривались в близкие, родные лица, в так много говорящие глаза. Сколько сочувствия и тоски было в этих глазах! Держитесь, хлопцы! И мы держались.
Надо признаться, что наши политзаключенные женщины в белостокской тюрьме превосходили нас, мужчин, в выдержке, организованности и единстве. Там вместе с Верой Хоружей сидели Любовь Ковенская и член ЦК КПЗБ Романа Вольф. Они играли руководящую роль в жизни всей тюремной коммуны.
Женщины часто выбрасывали на прогулочную тропинку записку или письмо, облепленные для веса хлебом. Несколько раз писала мне и Вера. Случалось, что надзиратели замечали это. Тогда они набрасывались на поднявшего «грипс». Записка умело перебрасывалась нами из рук в руки. И, если нельзя было ее спасти, кто-либо проглатывал или уничтожал иным образом. Случалось иногда, что записка попадала в руки надзирателей.
ПЕРЕД ЛИЦОМ ФАШИСТСКОГО СУДА
Веру судили два раза. Первый раз в Бресте она привлекалась по процессу «31-го» вместе с Р. Вольф, З. Поплавским и др. Тогда она была осуждена на 6 лет строгого тюремного заключения. Второй раз — по процессу «133-х» в Белостоке, в апреле — май 1928 года.
«…Скоро у меня второй суд. Это будет очень большой, интересный процесс, — писала Вера. — Мой первый суд, о котором ты уже знаешь, был по сравнению с этим совсем маленьким и продолжался только восемь дней».
В процессе «133-х» в числе основных обвиняемых вместе с В. Хоружей были руководящие работники КПЗБ Я. Черняк (Аронштам), С. Скульский, Р. Вольф, Ф. Карловский, Л. Ковенская, В. Свежбинский, К. Басинский, З. Пилипенко, А. Захарьяш и другие.
С тех пор прошло 32 года. Но время не изгладило в моей памяти пережитое и перечувствованное в те напряженные дни.
Это был один из самых крупных судебно-политических процессов не только в Западной Белоруссии, но и в Польше. Он отразил период революционной борьбы трудящихся Западной Белоруссии в 1924–1925 годах под руководством молодой, только что созданной Компартии Западной Белоруссии. Проходил процесс с 17 апреля по 28 мая 1928 года в окружном суде в Белостоке. В Польше господствовала в то время фашистская диктатура Пилсудского.
В первый же день, как только надзиратели начали выпускать нас во двор для передачи полицейскому конвою, более двухсот оставшихся в камерах политических заключенных запели «Смело, товарищи, в ногу»…
