В летнее время его часто навещали паломники. Помогали возделывать огород, приносили продукты, одежду, обувь и множество поминальных записок о здравии и упокоении своих родственников и знакомых. Каждую ночь, когда все уже спало глубоким сном, о. Лонгин взывал ко Господу: «Спаси, Боже, и помилуй по множеству щедрот Твоих всех благотворящих, милующих, питающих и упокоевающих меня, грешного раба Твоего, и заповедавших мне недостойному молиться о них и о всех их близких и сродниках. Сотвори милость Твою над ними». Молился и о всех пустынножителях, подвизающихся в непроходимых лесных дебрях и горных пещерах, испрашивая им силу и крепость для совершения своих подвигов. Молился и о находящихся в монастырях священномонахах, иноках и инокинях, благочестно в постничестве и послушании пребывающих, прося облегчить их тяготу и утешить скорби. Молился и о нищих, сиротах, больных, увечных, престарелых.
Молился и о страждущих во всяких обстояниях: темницах, заточениях, ссылках; о гонимых ради исповедания православной веры. Молился и об отступниках, прося просветить их светом познания истины. Молился и о гонителях, прося смягчить ожесточение их сердец. Молился и о своих неприятелях, творивших и творящих ему напасти.
Этот раб Божий долгие годы пребывал в глубоком уединении, получая помощь Божию через паломников, которые приносили ему нужное для существования по слову преподобного Серафима Саровского, который говорил: «Удвой подвиги, и мир, как раб, будет служить тебе…»
Во время их беседы старец медленными шагами поднялся по лестнице на помост, отворил дверь и, с трудом переступая через высокий порог, вошел в кухню. Это был монах, по облику напоминавший древних аскетов. Таких можно увидеть лишь на страницах скитских патериков или на старинных фресках. Крайне измождённый воздержанием, выше среднего роста, несколько сгорбленный, весь убеленный сединами. На первый взгляд казалось, что ему не менее ста лет. Позже он, между прочим, рассказывал, что на своем веку пережил трех царей. Старец видел еще довольно хорошо, однако взор его уже потухал. Слух тоже несколько притупился. Но в целом, для своего возраста, он выглядел на редкость бодро.
Обратившись лицом к иконам, отец Лонгин прочитал молитву «Достойно есть», затем уже поприветствовал паломников и, помолившись перед трапезой, пригласил гостей за стол. Мать Елена стала разливать по мискам похлебку. После окончания трапезы старец прочитал благодарственную молитву: «Благословен Бог милуяй и питаяй нас от юности нашея, даяй пищу всякой плоти, исполни радости и веселия сердца наша…» Потом сел на отдельной скамеечке и, устремив взгляд на посетителей, спросил их о причине прихода к нему.
Брат-пчеловод кратко рассказал старцу о своих бедах и выразил желание подыскать где-нибудь поблизости удобное пустынное местечко. Отец Лонгин, посочувствовав ему, ответил:
— Можно было бы тебе построиться недалеко от моей кельи. Здесь вполне удобное место для отшельничества.
Поблизости находится основная дорога. Доставка продуктов этим значительно облегчается. Но, к сожалению, есть одно непреодолимое препятствие. Недалеко проживает один местный сван. У него семья — двенадцать человек. Они время от времени тщательно обыскивают мою келью и уносят к себе все мои продовольственные запасы. При этом они успокаивают меня: «Тебе русские еще принесут, а нам никто ничего не принесет. Нам нечем кормить своих детей». И это продолжается уже в течение многих лет. Господь в конце моей жизни предоставил мне этим великую возможность научить себя одинаково смотреть на всех людей: и на тех, кто дает мне, и на тех, кто отбирает; на тех, кто хвалит, и на тех, кто хулит. Но ты, любезный брате, не сможешь ужиться в этом месте. Даже если ты скрытно построишь свою келью в зарослях кустарника, они все равно, рано или поздно, отыщут ее и будут постоянно тебя грабить. И после всех своих великих трудов тебе придется уйти отсюда ни с чем…
После такого рассказа пчеловоду ничего не оставалось, как только вернуться в город. Но прежде чем уехать, брат решил задержаться у старца на три дня и помочь ему. Он сделал новую лестницу, перекрыл крышу на дровянике, вместе со странником заготовил дров. Потом начал сооружать посередине огорода солнечные часы для матушки Елены. В полдень к келье подошел какой-то парень — сван. В руке у него была цалта (своеобразный топор-секира с откованным на носке острым, режущим крючком) для рассекания стелющихся по земле зарослей терновника, ежевики и прочих сорных порослей. Подойдя к изгороди, он навалился на нее грудью и стал пристально смотреть на брата, занимавшегося устройством солнечных часов. У пчеловода из-под рубашки свесился наружу нательный крест на толстой алюминиевой цепочке. После специальной заводской обработки алюминий имел цвет золота. Увидев блестящую цепочку, парень устремил на нее пристальный, хищный взор. Глаза его с необыкновенно расширенными зрачками внушали ужас. Пустынник догадался, что это сын свана-грабителя, о котором рассказывал старец. Сразу же мелькнула тревожная мысль: дикарь по своей дурости может убить за эту ничтожную пустяковину. Пчеловод приостановил работу и подошел к свану. Снял с шеи цепочку с крестом, показал ему и, рассмеявшись, сказал:
— Она не золотая, а алюминиевая.
Затем натянул ее, и она разорвалась. Парень долго смотрел с удивлением то на разорванную цепочку, то на смеющегося брата. Наконец, сообразив, в чем дело, и сам громко расхохотался. После этого он ушел.
На следующий день, рано утром, братья отправились назад, в Сухуми.
ГЛАВА 50
В горы, к о. Серафиму — Живой старец в гробу — Рассказ послушника — Благословение схимника — Пешком на Кавказ — У трех отшельников — Наставление отца Онисифора — В учении у старца — Лесник-эксплуататор
В городе брат-пчеловод пробыл около недели, а затем двинулся в Верхнебарганскую пустынь, где, как он слышал, подвизался в то время старый монах-отшельник, отец Серафим. Дорогу брат знал только понаслышке. В полдень он сошел с автобуса возле греческого селения Чины и, взвалив на плечи свой объемистый рюкзак, пошел к уже знакомой Георгиевке, куда еще не была проведена автомобильная дорога. Путь был довольно долгим. Только к вечеру он добрался до места и остановился на ночлег в маленьком домике монаха Онисифора, на окраине Георгиевки. Подробно расспросив его о маршруте, рано утром, чуть свет, отправился в путь. Дорога поднималась все выше и выше. Обливаясь потом, шаг за шагом он приближался к перевалу. Наконец, изнурительный подъем окончен, и сразу же начинается не менее мучительный спуск с предельным напряжением всех сил. Через полтора-два часа путник очутился на пологом склоне и вскоре вышел к мосту. Перешел на другой берег, а дальше — неизвестная развилка, о которой отец Онисифор ничего не сказал. Брат остановился и долго раздумывал, куда же идти.
