Маршал Язов отдал приказ группе "Альфа": готовиться к десанту на крышу Белого дома, а перед этим — авиации — нанести по нему бомбовый удар. Военные лётчики в ответ пригрозили разбомбить Кремль. Аил проливной дождь.
В моем отделении было шесть офицеров запаса, все — бизнесмены.
Страшно болела спина.
У стены табором расположились анархисты в чёрных головных платках. Чуть поодаль солидно прохаживались казаки — осанистые, чубатые, с пышными усами, в синих гимнастёрках и просторных галифе, с шашками и нагайками — только что без коней.
Омоновец давал желающим примерить наручники.
В большом листе полиэтилена принесли сигареты и какую-то снедь.
Говорили, что мятежники отправились к Горбачёву в Крым и что он там встретил их историческими словами: "Ну что, мудаки, доигрались?!"
Полковник Кобец согласился стать военным комендантом Москвы — при условии, что ему дадут право лично расстрелять этих мерзавцев. Гена Хазанов откликнулся двустишием по местному радио: "С нами Ельцин и Кобец. Хунте наступил... " Все дружно прокричали недостающее для рифмы слово. Пришёл отряд милиции из Тулы, вооружённый карабинами с примкнутыми штыками.
На рассвете по мосту скатились танки, в было непонятно, наши это танки или нет.
Пуго застрелился ("от испуга" — как срифмовал кто-то из национальных гвардейцев).
В скверике валялся сброшенный с постамента гипсовый Павлик Морозов.
На балконе пред ликующей толпой стояли Ельцин, Шеварднадзе и Ростропович.
И над Белым домом взвился трехцветный российский флаг. Но радости не было.
Часть седьмая
СОКРОВИЩЕ СМИРЕННЫХ
ГЕРОЙ РОССИИ АЛЕКСАНДР МЕНЬ
Герой смеет то, чего не смел никто. Есть понятие культурного героя — такого, как Прометей, принёсший людям огонь с небес.
"Огонь пришёл Я низвесть с небес на землю".
...Мы вышли из бассейна, и я сказал Павлу Виноградову, что уезжаю в Харьков на меневские вечера.
— А, Мень, — сказал тинэйджер, что-то припоминая. — Это святой, что ли?
Я вовсе не хочу сказать, что устами младенца глаголет истина, но в народном чувстве остался след святости этого имени.
Его любили простые люди.
Помню, как на каком-то юбилее (то ли служения, то ли на день Ангела отца Александра) дядя Серёжа Демакин, железнодорожник (он всю войну водил паровозы), вручил ему огромный букет цветов, которые сам же вырастил в своём саду, и, плача (у него сына убили в Иране), сказал:
— Отец Александр, мы все вас так уважаем и хотим проздравить...
А я подумал, как это было гениально сказано: проздравить — пронизать, пропитать здоровьем.
Его любили простые люди.
Как-то моя сестра пожаловалась ему, что заело хозяйство, быт... Отец глубоко задумался и ответил:
— Вчера я выкопал десять мешков картошки. — И, помолчав, прибавил по-английски: — "Ten".
Его понимали простые люди. И он понимал их.
Демократия имеет свою метафизическую, антропотеософическую глубину — неоспоримую ценность всякой личности, оправданную царственным богоподобием, уникальную, автономную самодержавность человека.
Православное учение о святых являет живой, непосредственный интерес к конкретной человеческой личности и её возможностям. Почитание святых — предельная персонализация веры, ибо они открывают нам путь, который никому не заказан. Были святые, выбившиеся в святые из великих грешников, — как царь Давид, Мария Магдалина, Мария Египетская, из гонителей — как апостол Павел, и отступников — как апостол Пётр; и князь Владимир, вышедший из гонителей и грешников. И святые герои — как Александр Невский и Александр Мень.
Меня поражает редкостный и, я бы сказал, изысканный демократизм почитания святых, где не важно происхождение, образование, не важны ни природа, ни среда, а только порыв личности к Богу и Божья Воля — подхватывающая этот порыв или прямо являющая Себя человеческой личности. И в каждом из святых, каждым, через каждого из них — жив Бог.
...Землю распалял внутренний огонь: лава, магма. Жидкая земля бушевала. Её всплески и волны стали горами. И — спокойная гладь русской равнины.
Лицо отлилось: жидкое — в... не твёрдое, а мягкое, податливое, связанное с впечатлениями и мимикой, реакциями на события и страсти — морщины, гримасы, мина. Затем это чеканится и отливается в бронзе.
Под конец жизни отец Александр принял облик льва.
Богородица ощутила в себе Дитя от Святого Духа. На её лице отражались покой и величие Бога, и человеческое смирение, и готовность принять волю небес. Подделка здесь невозможна.
Обличает самое себя бездарная физиономия "Марии Дэви Юсмалос Христос".
Магомет дёргался в конвульсиях, впадал в смертную тоску. Человек не способен так лицемерить, так лицедействовать. Да в этом и нет внутреннего, онтологического, экзистенциального смысла.
Есть невозможность, с которой нельзя не считаться.
"Где Бог, там свобода", — не оттого, что таковы воля или свойство Бога, а оттого, что близость к Нему означает освобождение — перемещение с периферии в центр исторического бытия.
Центр — там, где мы с Богом. Поэтому освобождение — в молитве. Так возможна свобода и в тюрьме.
Свободен ли раб греха? Он действует произвольно — подчиняясь произволу демонических сил. Истинное Я — только Бог.
Мгновения уходят в вечность. Ни один взятый тобою аккорд не пропадает даром: мир един и Бог един. Эта жизнь нам даётся как возможность. Все есть бытие, и небытия нет в нем. Трагедия есть утверждение добра смертью героя.
Я — что-то вроде памятника, мимо которого вы ходите каждый день — и это влияет на ваше воображение.
... Появились странные личности в маскарадных белогвардейских мундирах, галифе, сапогах и фуражках с кокардами (мне это напомнило тамбовский кровавый карнавал Тухачевского). Кто-то объяснил, что это "сычевцы" — из умеренного крыла "Памяти". Они, невзирая на шиканье новодеревенских прихожан, встали на колени у могилы отца и склонили жёлто-чёрные с белым краем знамёна к его кресту. Один, сняв офицерский картуз и осенив себя крёстным знамением, поклонился могильному холму до земли, а другой строго пояснил: "Отец Александр — гордость русского народа".
Прихожане терялись в догадках: что это за провокация и кто бы мог их прислать? Насмотрелись тут всякого — и афганцев в пятнистых масккостюмах, и загорских попов с выражением сладостной ненависти на бравых подполковничьих физиономиях.
Рассказ сестры (после убийства отца Александра): шофёр такси говорил: "Даже рэкетиры возмущаются".
