Как-то раз мы поехали на дачу. Мы очень любили всей семьей ходить по лесу и собирать грибы. И вот после одного такого похода у меня поднялась температура. Раньше, чтобы ее сбить, больного кутали. Мы в поселке городского типа, до Питера 80 километров, и моя бабушка, человек старой закалки, решила прибегнуть к народному рецепту. И вот я, словно куколка, лежу между десяти одеял и медленно сгораю. Нетрудно догадаться, что ребенок, укрытый таким количеством одеял в жару, получит тепловой удар. Я едва не сгорела. Когда к нам спустя час приехала скорая, я уже была фарфоровой куклой со стеклянным взглядом и холодными конечностями. Мама рассказывала мне потом, что врач чуть не убил ее, орал как резаный на нее, матом. Представляю, как она натерпелась, бедная.
Не знаю, на сколько поднялась температура, но моя голова не выдержала такого пожара, меня отправили на обследование и поставили на учет к невропатологу. Наверное, никто не появляется в жизни просто так, поэтому я не стану говорить ничего дурного об этом враче… Доктор решила посадить меня на самые настоящие транквилизаторы – прописала антидепрессанты шестилетней девочке. Ума не приложу, зачем. На каждой энцефалограмме, проведение и расшифровка которой стоили немалых усилий моему отцу, она находила новые «очаги», превращая мою болезнь во все более неизлечимую. Уже тогда я понимала, что до добра это не доведет. От таблеток мне становилось плохо, и несмотря на свой юный возраст я решилась на бунт. Я пришла к маме и нашла в себе силы сказать, что не буду пить лекарство, что не могу учиться в таком состоянии, что я постоянно ватная и сонная. Я сказала это с такой решимостью, с такой внутренней уверенностью, что мама поверила. Вопреки доводам «компетентного» врача, заверявшего, что без лекарств мне будет становиться все хуже и хуже, я перестала пить таблетки. Хуже мне не стало, напротив. Когда я перевелась из детской поликлиники во взрослую, мой новый врач посмотрел мою карточку и вынес вердикт: «Выдуманный, высосанный из пальца диагноз». Тогда, совсем девочкой, когда я пошла против воли взрослых, я, наверное, и стала сильной.
Но все накладывает свой отпечаток. Может быть, здесь, в этих событиях, корни всех моих снов и всех моих предчувствий в самые сложные периоды…
В любом случае, с тех пор любые мои эмоциональные переживания сразу находили свое выражение в физическом самочувствии. Стоило только маме уехать из дома, оставив меня одну с бабушкой, как у меня поднималась температура до 40 градусов. К нам без конца моталась скорая, терапевты то и дело ставили пугающие диагнозы, пока, наконец, не приехал один мудрый доктор, который сказал бабушке: «У вас такой ребенок». Именно он объяснил бабушке, что это не ОРВИ и не ОРЗ, а ребенок, который скучает по своей маме.
В возрасте шести лет я могла довести себя до изнеможения, доставая саму себя вопросами о Вселенной. Мысли – если бы этого ничего не было, что бы было – иногда не давали мне спать сутками. В возрасте десяти лет я решила, что сказки невозможно взять на пустом месте, что рассказанное так или иначе существовало. Воображение работало так, что я начинала задыхаться, и чтобы найти ответы, погружалась в чтение.
Вообще, я в детстве любила книжки и мечтала стать археологом. Я и сегодня получаю огромное удовольствие от путешествий по замкам и развалинам, местам раскопок. В таких местах, как Рим, Флоренция, Стоунхедж, Афины, есть определенная энергия, которую я очень тонко чувствую.
Каждый год летом я проводила месяц у бабушки в Витебске и два месяца на даче у другой бабушки под Питером. Там был Дом культуры, кинотеатр, и каждый год мы с родителями ходили смотреть практически одни и те же фильмы. Из года в год нам показывали кино «Воскресный папа». Во время просмотра я держала маму и папу за руки и говорила: «Скажите, что у нас такого никогда не будет». Не знаю, почему ребенка в таком юном возрасте это так глубоко задевало, ведь в итоге так и случилось. Предчувствие, наверно. Потому что исходя из того, что я видела в семье, развод родителей был абсолютно неожиданным, как гром среди ясного неба. Я очень тяжело переживала расставание мамы и папы. Мне было десять лет, и, конечно, я по-другому воспринимала и до сих пор воспринимаю те события. Мама говорит, что их расставание было всем очевидно, но мы заложники наших воспоминаний. Наверно, это здорово, что при всех своих личных дрязгах, мое детство родители сделали счастливым.
И не только они. Мой дедушка по маме был очень строгим: и к бабушке, и к маме, и к ее сестре, ко всем, кроме меня. Наверно, это мой дар – переворачивать жизнь мужчин с ног на голову. Когда родилась я, дед, как и было положено в советскую пору, пришел забирать меня из роддома, посмотрел в мои глаза и сказал: «А можно я ее домой донесу?» Родственники удивились. Еще больше они удивлялись, когда узнали, что дед гулял с коляской, занимался со мной, играл. Из каждой командировки он привозил мне подарки – баловал. Помню, как он поехал в Москву и, отстояв огромную очередь, достал мне игру «Электроника», где волк ловил куриные яйца. Но нашей общей с дедом страстью стало коллекционирование мишек. Он собирал значки и как-то взял меня с собой в клуб, где собирались такие же коллекционеры, чтобы обмениваться своими сокровищами. Пока мой дедушка говорил с каким-то приятелем, я заинтересовалась тем, что было у него выставлено, и увидела значок олимпийского мишки. «Хочу», – сказала я. Дедушка согласился достать значок, но мне приспичило именно сейчас. Естественно, его знакомый, увидев мой взгляд, заломил цену, а дед не смог мне отказать. Так началась история моих мишек. Я собирала их за счет дедушки, который терял «бриллианты» своей бесценной коллекции, лишь бы найти мне новый значок, а их было очень много – ведь к олимпиаде каждый поселок выпустил свою версию талисмана игр.
Ездить к бабушке и дедушке в Витебск вообще было очень весело, они так радовались моему приезду, что практически откармливали разной вкуснятиной и задаривали подарками. Каждое утро бабушка ездила на рынок, чтобы купить мне свежей клубники, готовила на завтрак блинчики с творогом, а потом в течение дня еще ходила за мной со свежими сливками и приговаривала: «Выпей сливок, ты такая худая!» Может быть, к ней я и приезжала худой, а вот обратно в Питер возвращалась колобком.
Несмотря на сложное дефицитное время, мы жили очень хорошо, были обеспеченной семьей, и так продолжалось до развода родителей. Я была разодетым сладким пупсом, самой модной девочкой во дворе – шубки, обувь на каблучках, красивый трикотаж. В доме не переводилось сладкое. Зайти в магазин и что-то купить, если, конечно, это что-то было в магазине, никогда не было проблемой.
