рассказ под названием „Ариец“ (наверное, я отыскал слово в какой-нибудь халтурной книжонке в духе Блаватской), там идет речь о некой странной сущности, посещающей людей».
В школьные годы интерес Бэланса ко всему макабрическому расцвел. Он учился в финансируемой государством школе-пансионе лорда Уильямса в Оксфордшире, на тот момент одной из крупнейших в стране – в ней было около 2500 учеников. Некогда это была классическая гимназия, и в ней сохранились издевательские традиции «публичной школы» – вроде тех, когда жертву заставляют стоять на горячих трубах. Классы там были огромными и открытыми для детей из всех слоев общества, в первую очередь из семей дипломатов и военных. Кроме того, это была одна из первых школ в стране с отделением для детей с аутизмом. Днем все они учились вместе, а ночью примерно 70 пансионеров укладывались спать в длинных серых бараках, где над кроватями висели гравюры Луиса Уэйна, давно измочаленные в клочья от ударов мокрыми полотенцами.
Впервые Бэланс попытался установить контакт с потусторонним в двенадцать лет, когда написал письмо Алексу Сандерсу, самозваному Королю ведьм Великобритании, с просьбой принять его в ковен [29]. Хотя сейчас он называет его оккультистом формата News Of The World [30], тогда основные положения философии Сандерса ему приглянулись, особенно то, что ковен был «един с природой» и поклонялся Луне. Юному Бэлансу это казалось гораздо более привлекательным, чем начищать свою обувь и ловить плевки по дороге в церковь. Увлечение также отвечало его растущему чувству изоляции. С ранних лет он относился к окружающим просто как к «особям» и до сих пор предпочитает им деревья, уединение и собственную компанию. «Конечно, теперь это оборачивается против меня, – объясняет он. – Я так и не освоился в обществе. Совершенно не умею ни с кем обходиться, даже с друзьями. Можно обвинить в этом мой знак зодиака, но таким уж меня воспитали. Я никогда не протягивал руку людям первым, поэтому могу быть себе на уме целую вечность, а потом вдруг вспомнить: черт, я давно не звонил ни Тибету, ни Стиву Стэплтону. Они довольно общительные, а я часто кажусь себе плохим другом».
Когда Сандерс наконец ответил, то вежливо попросил Бэланса написать, когда ему исполнится 16. Позже письмо было конфисковано в ходе школьного расследования, связанного с попытками Бэланса и его друга Генри Томлинсона провести ночью астральную проекцию. Генри был сыном британского актера Дэвида Томлинсона, сыгравшего отца семейства в фильме «Мэри Поппинс». Заручившись помощью учителя из другой школы, они приступили к курсу обучения астральному проецированию. «Мы занимались совершенно искренне, – вспоминает Бэланс. – Вели все эти странные дневники, записывая свидетельства того, что ловили передачи с космических кораблей, которые парили в атмосфере над Африкой. Обычно утром Генри просыпался и спрашивал, понравился ли мне наш ночной сеанс связи. Это было действительно необычно. Я начал принимать сигналы в виде иероглифов, хотя думаю, что просто подсознательно копировал дизайн головных уборов из „Планеты обезьян“. В конце концов наши астральные занятия были раскрыты, и преподаватели отнеслись к ним настолько серьезно, что начали расспрашивать нас, не связаны ли они с чтением мыслей других людей, поскольку „мы считаем, что это недопустимо!“. Как объяснить людям то, во что они не верят, но из-за чего все равно беспокоятся? Моим родителям послали письмо, где говорилось нечто вроде: „Боюсь, у Джеффри снова возникла нездоровая страсть к оккультизму. Мистер Дэвид Томлинсон просил нас вмешаться. Не хранит ли Джеффри писем от учителя, который помогал им с Генри? Мистер Томлинсон опасается, что имело место насилие“. Но ничего такого не было. У нас была добрая искренняя дружба, но того учителя все равно уволили. Однажды в школу приехал Дэвид Томлинсон на своем лимузине. Когда я вышел из автобуса, меня подозвал его шофер и сказал, что мистер Томлинсон хотел бы поговорить со мной. Кто это такой, подумал я, может, учитель? Он затащил меня в машину, усадил на заднее сиденье и спросил, не крутил ли тот учитель роман с его сыном. Я был в шоке! Он потребовал любые письма от учителя, которые можно было использовать в качестве улик, чтобы прищучить его. Я испугался, распахнул дверь и начал орать. А ведь это был мужик из „Мэри Поппинс“, и от этого было еще страшнее! „Набалдашник и метла“ [31] больше никогда не будут для меня прежними».
Об Алистере Кроули Бэланс узнал от другого учителя, Дэвида Ирвина, который тоже способствовал его безумным увлечениям. «Я с ранних лет старался придумывать собственные ритуалы и не следовать никаким верованиям, – объясняет он. – Заставлял всю общагу проводить ритуалы полнолуния перед окном, пока я кричал, чтобы они сконцентрировались и проецировали себя на луну. Входил учитель, включал свет и говорил: „Это что еще за чертовщина?“ Несколько раз меня пытались выгнать, и, когда я спрашивал за что, они отвечали: „За подрывное поведение. Чем бы ты ни занимался, больше так не делай!“»
Юношеский интерес Бэланса к субверсивному шаманизму только усилился после его знакомства с дадаизмом и такими художниками-сюрреалистами, как Курт Швиттерс и Макс Эрнст. Его поведение становилось все более неуравновешенным, что в результате закончилось нападением на другого школьника. «Я пытался задушить его голыми руками, – вспоминает он. – И я бы убил его, не войди кто-то в тот момент. После этого я чувствовал себя отвергнутым родителями. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, насколько поехавшим тогда был. В своем шкафчике я устроил алтарь с лошадиной головой от шахматной фигуры, посыпал его тальком и рисовал на нем символы, чтобы меня забрало НЛО». Бэланс решил, что у него шизофрения. Но скорее это была реакция сверхчувствительного ребенка на стресс и одиночество. Однажды его отвели к психиатру, который спросил, почему ночью Джон укрывается одеялом с головой, и угостил тортом с розовой глазурью, – психотерапия семидесятых. «Я сам проходил тесты Роршаха, – говорит Бэланс. – Сам учился йоге. Часто меня будили посреди ночи учителя (потом их за это уволили), напившиеся шерри, сажали на кофейный столик и просили показать двойной лотос или походить на руках. Я был для них игрушкой. В школе меня прозвали Псих, но мне это нравилось. Я всегда был максимально честен насчет своих сексуальности и убеждений. К примеру, всегда говорил, что я язычник, хотя это неизбежно приводило к скандалу. Мы ходили в Низкую католическую церковь, где я отказывался петь любые гимны, за исключением „Остролиста и плюща“ и „Приди, приди, Эммануил“».
Лет с девяти Бэланс знал, что он гей. «Однажды в школьном лагере я жутко разозлился: мы ходили в кино смотреть фильмы ужасов с двадцатилетним парнем из королевских ВВС, между нами что-то было, но в итоге ничего не случилось, и все каникулы я провел в дурном настроении. Я остался в школе на каникулах, даже не поехал домой». Хотя Бэланс продолжал встречаться с девушками, постепенно он переспал со многими своими однокашниками. Вскоре он знал обо всех, кто с кем спит. Используя эту потенциально компрометирующую информацию, он разработал сложную барочную систему манипулирования людьми. «Я был таким изнеженным, что родители могли легко обо всем догадаться, – признается он. – Вместо того чтобы играть в футбол, я выделывал пируэты вокруг флажка у края поля! Мой папа подходил и шлепал меня по заднице, приговаривая, что я „чертов неженка“, он все видел из окна. Неженок всегда легко определить: по дороге домой они останавливаются и нюхают цветы, пока остальные колотят друг друга по башке. Впрочем, я развил в себе твердость. Если кто-то издевался надо мной, я бил их со всей дури или прокалывал руку циркулем, так что недруги оставляли меня в покое, думая, что я псих. Сделайте что-нибудь из ряда вон выходящее – и слухи об этом быстро расползутся».
После пансионата Бэланс взял годичный академический отпуск и сосредоточился на издании своего фэнзина Stabmental, над которым начал работать еще школьником. По ночам он слушал передачу Джона Пила [32], из которой узнал о таких группах, как Throbbing Gristle и The Residents. Первые выпуски Stabmental своими коллажами напоминали панковские зины с их покосившимися заголовками и изуверским подходом к фотографиям, но более поздние издания стали элегантно аскетичными. К тому времени он уже жил с Томом Крейгом, внуком художника и дизайнера Эдварда Кэррика (урожденного Крейга), благодаря чему имел доступ к старинному печатному станку. Кэррик был другом Остина Османа Спейра, с которым выставлялся в 1920-х годах,
