Вернувшись обратно через год, я, минуя шестой класс, выдержал экзамен прямо в специальный, и мне удалось быть в него принятым. В специальных классах было гораздо интереснее. Преподавались военные науки, к которым я имел большую склонность. Пажи специальных классов, помимо воскресенья, отпускались два раза в неделю в отпуск. Они считались уже на действительной службе. Наконец, в специальных классах пажи носили кепи с султанами и холодное оружие, чем мы весьма гордились.
В летнее время пажи специальных классов направлялись в лагерь в Красное Село, где мы в составе учебного батальона участвовали в маневрах и различных военных упражнениях. Те же пажи, которые выходили в кавалерию, прикомандировывались на летнее время к Николаевскому кавалерийскому училищу, чтобы приготовиться к езде. Зимою пажи, выходившие в кавалерию, ездили в придворный манеж, где на свитских лошадях, под управлением одного из царских берейторов, мы изучали искусство ездить и управлять лошадью. В то время при Пажеском корпусе еще не было ни своего манежа, ни лошадей.
В 1872 году войска Красносельского лагеря закончили свое полевое обучение очень рано – 17 июля, тогда как обыкновенно лагерь кончался в августе месяце. В этот знаменательный для нас день всех выпускных пажей и юнкеров собрали в одну деревню, лежавшую между Красным и Царским Селом (названия ее не помню), и император Александр II поздравил нас с производством в офицеры. Я вышел в 15-й драгунский Тверской полк, стоявший в то время в урочище Царские Колодцы в Закавказском крае.
Пажи имели в то время право выбирать полк, в котором хотели служить, и мой выбор пал на Тверской полк вследствие того, что дядя и тетка рекомендовали мне именно этот полк, как ближе всего стоявший от места их жительства. В гвардию я не посягал выходить вследствие недостатка средств.
Вернувшись опять на Кавказ уже молодым офицером, я был в упоении от своего звания и сообразно с этим делал много глупостей, вроде того, что сел играть в стуколку[6] с незнакомыми людьми, не имея решительно никакого понятия об этой игре, и проигрался вдребезги до последней копейки. Хорошо, что это было уже недалеко от родного дома, и мне удалось занять денег благодаря престижу моего дяди.
Я благополучно доехал до Кутаиса. Через некоторое время, едучи в полк и проезжая через Тифлис, я узнал, что полк идет в лагерь под Тифлисом, и поэтому остался в Тифлисе ждать его прибытия.
В то время в Тифлисе был очень недурной театр, много концертов и всякой музыки, общество отличалось своим блестящим составом, так что мне, молодому офицеру, было широкое поле деятельности. Таких же сорванцов, как я (мне было всего 18 лет), там было несколько десятков. Наконец, к 1 сентября, прибыв в полк, я тотчас же явился к командиру полка полковнику Богдану Егоровичу Мейендорфу. В тот же день перезнакомился со всеми офицерами и вошел в полковую жизнь. Я был зачислен в 1-й эскадрон, командиром которого был майор Михаил Александрович Попов, отец многочисленного семейства.
Это был человек небольшого роста, тучный, лет сорока, чрезвычайно любивший полк и военное дело. Любил он также выпить; впрочем, я должен сказать, что и весь полк в то время считался забубенным. Выпивали очень много и почти все при каждом удобном и неудобном случае. Большинство офицеров были холостяки; насколько помню, семейных три-четыре человека во всем полку. К ним мы относились с презрением и юным задором.
В лагере жили в палатках и каждый день к вечеру все, кроме дежурного по полку, уезжали в город. Больше всего нас привлекала оперетка, во главе которой стоял Сергей Александрович Пальм (сын известного беллетриста 1870-х годов Александра Ивановича Пальма), его брат Григорий Александрович Арбенин, Колосова, Яблочкина, Кольцова, Волынская и много других талантливых певцов и певиц. Даже такие великие артисты, как О. А. Правдин[7], начинали свою артистическую карьеру в этой оперетке.
Кончали мы вечер, обычно направляясь целой гурьбой в ресторан гостиницы «Европа», где и веселились до рассвета. А. И. Сумбатов-Южин[8], тогда начинавший писать стихи и пьесы студент, участвовал в ужинах, дававшихся артистам. Иногда приходилось, явившись в лагерь, немедленно садиться на лошадь, чтобы отправляться на учение. Бывали у нас фестивали и в лагере, которые зачастую кончались дуэлями, ибо горячая кровь южан заражала и нас, русских.
Помнится мне один случай. Это был праздник, кажется, 2-го эскадрона. Так как наш полковой священник оставался в Царских Колодцах, то был приглашен протопресвитер Кавказской армии Гумилевский. Сели за стол очень чинно, но к концу обеда князь Чавчавадзе и барон Розен из-за чего-то поссорились, оба выхватили шашки и бросились друг на друга. Офицеры схватили их за руки и не допустили кровопролития.
Но в это время отец Гумилевский, с перепугу и, не желая присутствовать при скандале, хотел удрать из этой обширной палатки, причем застрял между полом и полотном настолько основательно, что мы были принуждены его извлечь, посадить с торжеством на извозчика и отправить домой. На рассвете состоялась дуэль между Чавчавадзе и Розеном, окончившаяся благополучно: противники обменялись выстрелами и помирились.
К сожалению, далеко не всегда нелепые состязания кончались так тихо; бывало много случаев бессмысленной гибели человеческой жизни. Однажды и я был секундантом некоего Минквица, который дрался с корнетом нашего же полка фон Ваком. Этот последний был смертельно ранен и вскоре умер. Был суд. Минквица приговорили к двум годам ареста в крепости, а секундантов, меня и князя И. М. Тархан-Муравова, к четырем месяцам на гауптвахту.
Потом наказание нам было смягчено, и мы отсидели всего два месяца. Подробностей этой истории я хорошо не помню, но причина этой дуэли была сущим вздором, как и причины большинства дуэлей того времени. У меня осталось только впечатление, что виноват был кругом Минквиц, так как это был задира большой руки, славившийся своими похождениями, – и романтическими, и просто дебоширными. Хотя, конечно, это был дух того времени, и не только на Кавказе, и не только среди военной молодежи.
Времена Марлинского, Пушкина, Лермонтова были от нас еще сравнительно не так далеки, и поединки, смывающие кровью обиду и оскорбления, защищающие якобы честь человека, одобрялись и людьми высокого ума и образования. Так что ставить это нам, зеленой молодежи того времени, в укор – не приходится.
В отношении военного образования, любви к чтению и дальнейшего самообразования мы сильно страдали, и исключений среди нас в этом отношении было немного, хотя Кавказская война привлекла на Кавказ немало людей с большим образованием и талантами. Замечалась резкая черта между малообразованными офицерами и, наоборот, попадавшими в их среду людьми высокого образования. В этой же среде вертелось немало военных авантюристов вроде итальянца Коррадини, о котором ходило много необыкновенных рассказов, или офицера Переяславского полка Ковако, изобретателя электрической машинки для охоты на медведей.
