В октябре того же года отец взял Леандра с собой посмотреть на приезд русских. Леандр ожидал увидеть всадников с копьями, всунутыми в сапог, но вместо армии увидел сани, запряженные тройкой лошадей, из которых вышел один-единственный человек в огромной шубе. В ноздри незнакомца были вставлены два стебля базилика. Он вылез из саней и сразу прошел в особняк митрополита. За ним последовал его спутник с сундуком и иконой. Больше никого не было.
„Он будет твоим учителем, – сказал отец. – Он тебя научит писать. Он потребовал, чтобы к нему прислали всех, кто поет в церкви псалмы. Не беспокойся, кроме тебя есть и другие безграмотные, которым война спутала всю жизнь. И они не намного моложе учителя. Но одно ты должен запомнить: грамотный смотрит в книгу, ученый смотрит на мудрого, а мудрый смотрит или в небо, или под юбку, что может и неграмотный…“
Так Леандр начал изучать письмо, счет и основы латыни. За время его учебы на глазах своих учеников Максим Терентьевич Суворов – так звали русского учителя – потерял все волосы. Его лоб от какого-то внутреннего неподвижного напряжения собрался в складки, как носок, а кожа истончилась настолько, что голубой цвет глаз просвечивал через опущенные веки. Во время уроков за щеками виднелся движущийся красный язык, а на переменах можно было хорошо рассмотреть, как язык дрожал где-то под ушами от украинских ветров, бушевавших во рту русского.
„Все мы здесь находимся между молотом и наковальней и месим крутое тесто“, – говорил он обычно своим ученикам на непонятном полусербском языке, который, как считалось, был языком его царя. Только на уроках латыни этот иностранец на некоторое время освобождался от страха и вдохновенно учил их искусству запоминания, мнемотехнике, разработанной на примерах речей Демосфена и Цицерона, для чего использовал большую тетрадь, на которой, как подглядел Леандр, было написано „Ad Herennium“. Чтобы запомнить текст, следовало, как рекомендовал русский учитель, вспомнить, как выглядел фасад одного из часто попадавшихся на пути зданий, внешний вид которого застревал в памяти. Затем нужно было представить себе, что по порядку открываешь все окна и двери этого здания и в каждый проем, включая бойницы и слуховые окошки, проговариваешь одну из длинных фраз Цицерона. Таким образом, мысленно обойдя все здание и произнеся перед каждым окном или дверью по одной фразе, можно было к концу воображаемой прогулки запомнить всю речь и даже повторить ее без особого напряжения. Так ученики белградской сербско-латинской школы выучили наизусть всю речь Цицерона „In Catilinam“.
Дело в том, что ученики в это время начали с большим удовольствием посещать и рассматривать строившийся в Белграде дворец митрополита, в котором было более сорока комнат и залов.
Именно этим зданием пользовался Леандр и его школьные товарищи для упражнений по системе русского учителя: каждое утро по дороге в школу и каждый вечер перед тем, как заснуть, они мысленно произносили в замочные скважины, кабинеты, рабочие помещения, трапезные по одной из фраз своих заданий. Проходя мимо библиотеки, которая имела два отдельных замка для того, чтобы ее можно было закрывать или только снаружи, или только изнутри, или мимо спальни митрополита, окнами смотревшей на запад, и спален его помощников и гостей, обращенных на восток для того, чтобы молодые вставали раньше старших, ученики декламировали: „Где мы в этом мире? В каком городе живем? Здесь они, среди нас, собравшиеся отцы, которые размышляют о гибели всех, о конце этого города…“ И так, постепенно и незаметно, речь врезалась в память. „…Quid enim mali aut sceleri fingi aut cogitari potest, quod non ille conceperit? – Наследство свое промотали, имущество свое перезаложили, деньги у них исчезли давно, а скоро исчезнет и вера, но при всем этом остается у них та же страсть, какая была в дни богатства…“
Здание было еще не завершено и заселялось постепенно, крыло за крылом. Высокие куполообразные своды соединенных между собой помещений, как на дне чаши весов, держали дорогие, роскошные предметы: камины и печи, покрытые изразцами с изображением цветов, бархатные и парчовые ткани, посуду карлсбадского, венского и английского фарфора, серебряные ножи и вилки из Лейпцига, наборы бокалов из чешского хрусталя и цветного полированного стекла, лампы и зеркала из Венеции, музыкальные часы и комоды, наполненные шелковыми мужскими носками. „Поэтому иди и освободи меня от этого страха: если он истинный, пусть меня не мучит, если ложный, пусть я наконец перестану бояться“, – как просьбы звучали эти латинские фразы, учение подходило к концу, и казалось, русский учитель скоро рассыплется на куски, подобно монастырям под Белградом, развалины которых уже поросли деревьями. Когда учение закончилось и русский учитель вернулся обратно в Срем, Леандр поступил учиться в австрийское военно-инженерное училище для унтер-офицеров».
* * *
На протяжении первой половины XVIII века, когда Белград находился под властью Австрии, которая в те времена поддерживала хорошие отношения с Российской империей, Сербия испытывала на себе весьма сильное российское влияние; здесь появилось много богослужебной и школьной литературы, а вместе с ней отмечался и приток русских и украинцев. Это происходило еще во времена Петра Великого, который по просьбе тогдашних церковных властей начал посылать в страну религиозные книги, учебники и учителей. Так в тридцатые годы XVIII века в Белграде и Сремских Карловицах появились русские и украинские преподаватели, основавшие в этих городах сербско-латинские школы по образцу русско-латинских, распространенных в то время в России. Влияние русских и украинских книг и этих школ, после того как их ученики созрели для участия в общественной и культурной жизни Сербии, проявилось в первую очередь в языке литературы и церкви. Именно тогда возник так называемый русско-славянский язык, который господствовал в сербской литературе и богослужении вплоть до появления первых представителей классицизма, предромантизма и романтизма с Вуком Караджичем во главе, который в середине XIX века ввел народный сербский язык в повседневное публичное употребление. Русское влияние в начале XVIII века ощущалось и в отношении литературных родов и версификации, отразившись на развитии барочного школьного театра. Кроме того, русские и украинские учителя сербско-латинских школ стали тогда весьма влиятельными посредниками между сербской культурой, с одной стороны, и античными культурами Греции и Рима, с другой. Наконец, без русского влияния невозможно понять и природу двух массовых переселений сербов в Россию в середине XVIII века и их переход с австрийской военной службы в армию Российской империи.
