Я всегда мечтал как можно скорее оказаться на острове, который был для меня настоящим раем. Мама с папой постоянно пристраивали к нашему маленькому коттеджу какие-то помещения, и вскоре он стал нашим основным домом.
Зимой над островом постоянно бушует ветер, льют дожди; зато летом он становится похожим на спортивный лагерь, в котором полно моих сверстников, до сих пор остающихся моими самыми близкими друзьями.
Впервые я почувствовал себя свободным, предоставленным самому себе, целыми днями мог бегать на воле, исследуя остров. Еще одним радостным преимуществом жизни на острове было то, что совсем рядом с нашим домом жил мой дедушка Невил.
Он запомнился мне замечательным человеком, которого я любил всем сердцем. Дедушка был очень добрым, невероятно могучим и сильным, глубоко верующим человеком, но при этом любившим и ценившим шутку. И еще он обожал шоколад, хотя всегда ворчливо отказывался, когда ему дарили его. Но стоило тебе уйти, как большая плитка исчезала за считаные минуты.
Он прожил до девяноста трех лет и каждый день добросовестно делал гимнастику. Из-за двери его спальни доносилось бормотание: «Наклон, коснуться пальцев ног, выпрямиться и вдо-ох…» Говорил, что это самое главное для поддержания здоровья. (Я не очень понимаю, как в этот рецепт долголетия вписывались шоколад и тосты с маслом, но какая разница? Попробуйте прожить такую же жизнь, как он.)
Дедушка Невил скончался, сидя на скамье в конце нашей дорожки, ведущей к морю. Я до сих пор тоскую по нему: по его кустистым бровям, крупным рукам и крепким объятиям, по его теплу, его молитвам, рассказам, но, что важнее всего, он преподал мне блестящий пример того, как жить и как умирать.
Мой дядюшка Эндрю прекрасно сказал о Невиле:
В глубине сердца Невил оставался мальчишкой; отсюда его прекрасные отношения с ребятами. Его девизом можно назвать Энтузиазм, Ободрение и Любовь.
Он был церемониймейстером на похоронах Уинстона Черчилля и непринужденно чувствовал себя среди знати, но столь же естественно держался в любом обществе. Он жил согласно заветам Киплинга: «Останься прост, беседуя с царями, останься честен, говоря с толпой».
Он был отличным спортсменом и джентльменом до кончиков ногтей. Я никогда не слышал, чтобы он о ком-либо говорил дурно; никогда не видел, чтобы он совершал дурные поступки. Он был замечательным человеком во всех отношениях.
Такое же важное место в моей детской жизни на острове занимала и бабушка Пэтси, замечательная женщина с необыкновенной судьбой.
Но для нас она была просто доброй и любящей бабушкой, только очень ранимой. В старости она постоянно страдала от депрессии. Возможно, эта депрессия развилась в ней от сознания своей вины за измену Невилу, которую она совершила в молодости.
Видимо, это сознание вины и стало причиной того, что в качестве средства против депрессии у нее развилась склонность к покупке дорогих, но обычно совершенно бесполезных вещей, при этом она убеждала себя, что отлично вкладывает деньги.
Так, однажды бабушка приобрела старый разрисованный цыганский фургон и лавку, торгующую горячей пищей, чуть выше по дороге к нашему дому. Но без надлежащего ухода фургон стал дряхлеть и покрываться ржавчиной, а съестная лавка превратилась в ее собственный магазинчик, где продавали антиквариат и разную рухлядь.
Это, конечно, было несчастьем.
Помимо того что в лавке требовалось присутствие продавца (зачастую им становился кто-нибудь из членов семьи, включая Найгла, который обычно быстро засыпал на стуле перед лавкой, накрыв голову газетой), выяснилось, что держать магазинчик абсолютно нерентабельно. Но главное, он служил постоянной причиной смеха и источником шуток.
(Симпатичный шутник и проказник Найгл, второй муж бабушки, в свое время был весьма преуспевающим политиком. Во время Второй мировой войны он был награжден Военным крестом[4], а потом занимал незначительный пост в правительстве. Но для меня он был добрым и милым дедушкой, которого мы все очень любили.)
Домашняя жизнь была бурной и весьма беспорядочной. Но это было естественно для моих родителей, особенно для мамы, которая, даже по ее собственным представлениям, была и остается довольно взбалмошной – в лучшем смысле этого слова.
Я привык характеризовать свою семью такой фразой: «Семьи подобны сливочной помадке – мягкому лакомству с твердыми орехами».
Приятная сторона этой беспорядочной жизни состояла в том, что мы постоянно разъезжали и встречались с интересными людьми со всего света, которые тянулись к маме, – это стало для нас привычным. Либо мы забирались в старый фургон и ехали послушать какого-нибудь американского лектора, либо помогали в ее новом бизнесе – она занялась продажей блендеров и фильтров для воды.
Ели когда придется, не соблюдая определенного часа для завтрака и обеда. Из мусорного ведра извлекался пакет со свиными отбивными, что сопровождалось бессмертной фразой: «Они же еще совсем свежие!» (Даже если накануне папа выбросил их, так как они стали подозрительно серого цвета.)
Казалось, в отношении еды мама преследовала единственную цель – откормить нас словно на убой. Позднее это заставило меня кинуться в другую крайность: у меня развилось «нездоровое» стремление к здоровому питанию. (Хотя, вероятно, мне следует благодарить маму за мой «железный» желудок, который позволял мне без ущерба выносить длительные съемки передачи по выживанию. Так что благослови Бог все эти свиные отбивные!)
Окружающие, как правило, склонны были замечать лишь забавную сторону маминой взбалмошности, но для нас временами это становилось слишком утомительным. Это означало, что она всегда права, хотя некоторые ее представления или идеи определенно граничили с ненормальностью.
Частенько мы заставали ее расхаживающей по саду с медным прутом. Она уверяла, что ей необходимо «заземлиться» из-за избытка электричества в доме. (Принимая во внимание тот факт, что у нас никогда не было электрообогревателей и что электроосвещение нам часто заменяли свечи, это заявление заставляло нас подозревать, что с нашей мамой не все ладно.)
Но это была наша мама, и за редкими исключениями мое детство проходило в радостной атмосфере любви и веселья, которую я стараюсь поддерживать уже в своей собственной семье.
Мама и папа встретились, когда маме было двадцать один, а папе – двадцать девять лет. Они несколько раз расставались, снова возвращались друг к другу и, наконец, сбежали на Барбадос и там поженились.
Отношения их были полны любви, хотя на характер мамы сильно повлиял развод ее родителей. У нее появился страх остаться одной, из-за чего она порой слишком опекала папу.
