Ознакомительная версия.
Помню такой эпизод: у нас со Смоктуновским была одна гримерка на двоих, я играл князя Волконского, он – губернатора. Мне пошили мундир с эполетами, а он достал на «Мосфильме» настоящий костюм того времени. Начиналась последняя, девятая, сцена: входит вестовой и передает губернатору письмо, извещающее о приезде княгини Волконской и с просьбой задержать ее. Примечательно, что пели в спектакле только два персонажа – Валин и мой, остальные говорили стихами (к сожалению, у меня сохранилась лишь аудиозапись спектакля).
Как-то раз захожу я в гримерку, смотрю: на стене висит генерал-губернаторский мундир Иннокентия Михайловича, с царскими пуговицами, которых в то время костюмерам было не достать, а на столе лежит конверт с сургучной печатью – реквизит вестового. Я взял его в руки, принялся разглядывать гербовую печать, перевернул и увидел текст. Каллиграфически написанное пером, с завитушками и вензелями, письмо гласило: «Его Высокопревосходительству генерал-губернатору Смоктуновскому Иннокентию Михайловичу». Меня покорило его чувство юмора и – одновременно – вера в предлагаемые обстоятельства, что свойственно только актерам исключительного дарования.
Всех княгинь в спектакле вместил один женский образ, который сыграла Валя, а я – собирательный образ князей. Таким образом, история княжеских пар прослеживалась с пушкинского бала и развивалась в поездке княгини в Сибирь, за мужем. По дороге она заезжала в церкви, попадала на деревенскую свадьбу – и всех женщин, от невесты до молящейся прихожанки, играла Валюша. Для каждого нового образа она меняла костюм, это было изумительно красиво!
Наиболее всего впечатлял эпизод, в котором голос, читавший текст от автора, предлагал зрителю проследовать вместе с княгиней в часовенку. На заднем плане в полутьме молилась Валя, стоя на коленях, в простой белой рубахе, с шикарными распущенными волосами, а на авансцену выходила женщина – ее двойник. Таким образом создавалась иллюзия постоянного присутствия Толкуновой на сцене, в то время как она играла новый персонаж.
Постепенно денег перестало хватать, постановку урезали, а потом началась перестройка, и жизнь нашего спектакля оборвалась.
Мне часто задают вопрос, ходил ли я в гости к Вале, бывала ли она у меня. Я каждый раз отвечаю, что такой необходимости попросту не было, ведь мы проводили на репетициях, концертах и в поездках огромное количество времени. Мне даже в голову не приходило делать снимки; а теперь, когда Толкуновой не стало, я нашел всего шестнадцать фотографий – да и те были сделаны не мной, а кем-то другим.
Отдельно хочу рассказать о банкетах, коих было великое множество. Валя с удовольствием принимала участие в застольях после выступлений и всегда находилась в центре внимания, но не из-за звания народной артистки, а потому, что умела аккумулировать вокруг себя людей и была «тамадой хорошего настроения».
Помню, приезжаем мы на гастроли в Сибирь. Сидит мэр города (название которого уже, к сожалению, не вспомню), мы с Валей рядом; начинаются официальные речи, регламентные тосты. Валя ужасно не любила протокольных формальностей. Она сидела и слушала (а выдерживала она минут двадцать, не более), потом тихо говорит мне на ухо: «Все, не могу терпеть. Сейчас все это поломаю». Тут же рассказала пару анекдотов, и принимающая сторона понемногу расслабилась, а еще через полчаса веселье было в разгаре. После застолья ко мне подошел помощник мэра и сказал: «Что Валентина Васильевна сделала с нашим первым секретарем? Оказался душевным мужиком! Расцвел на глазах! Мы его в жизни таким не видели!»
Валя отличалась не только талантом изумительно рассказывать анекдоты, но и смешливостью: если звучал удачный анекдот, она хохотала в голос, и настолько заразительно, что невозможно было не хохотать вместе с ней. Был случай на съемках новогодней программы, по-моему, «Золотого шлягера»: мы с Толкуновой сидим вдвоем за столиком, перед нами шампанское, фрукты. По соседству сидят Полад Бюль-Бюль оглы, Оскар Фельцман и другие звезды первой величины. Очередь до нас никак не доходила, мы сидели и сидели в ожидании съемки. Прошло часа три. Силы на исходе, и даже открыть шампанское нельзя. Проходит еще час. Я думаю про себя: «Не выдержу. Не смогу». В это время приступили к съемкам Полада Бюль-Бюль оглы. Валя просит: «Скажи что-нибудь веселенькое, а то умру от тоски!» А мы за четыре часа ожидания уже успели переговорить обо всем на свете, и последнее, что я вспомнил, был неприличный стишок, рассказанный мне накануне. Я предупредил ее об этом, но она только отмахнулась: «Рассказывай!» Я говорю: «Ты же хохотать будешь во весь голос», а она: «Нет, не буду». Я: «Да знаю я тебя, будешь», а она: «Что ты знаешь? Говорю же, что не буду, раз нельзя». Ну, я тихонечко ей на ухо прочитал стишок. Она закрыла лицо руками и затряслась, давясь беззвучным смехом, но чем больше сдерживалась, тем сильнее смех прорывался наружу. В итоге Валя начала самозабвенно хохотать, откинувшись на спинку стула, и никак не могла остановиться, поэтому съемку вынуждены были прервать. Она смеялась так долго, что слезы размыли грим, и ее увели перегримировываться. Никто из присутствующих так и не понял, что же произошло.
На протяжении пятнадцати лет мы совместно выступали на всевозможных праздниках, юбилеях городов, заводов, на концертах, ездили на гастроли. Не буду называть город, в котором произошел интересный эпизод, чтобы не тревожить сложившуюся легенду, а случай этот действительно стал легендарным. Приезжаем мы в город N, нас встречают в аэропорту, все организовано на высоком уровне. Мы садимся в машину, едем. Валя сидит на переднем сиденье и беседует с помощником губернатора: интересуется, чем живет город, какие существуют сложности и т. д. В процессе разговора выясняется, что губернатор нездоров, у него больное сердце, и на концерте он присутствовать не сможет. Приезжаем в гостиницу. Помощник губернатора интересуется, когда подать машину. Валя отвечает: «Через час». Я в недоумении, почему так рано, но вопросов не задаю. Через час мы уже едем в больницу к губернатору. По дороге Валя покупает огромный букет. Мы заходим в палату. Можете себе представить удивление губернатора, который лежит на больничной койке и вдруг видит Толкунову: волосы распущены, в руках потрясающие цветы, длинная шуба из чернобурки… Хороша необычайно! Хотите верьте, хотите нет, но губернатор поправился в тот же день, вечером был при полном параде на концерте, а после концерта – на двухчасовом банкете. Вот вам иллюстрация к словам из Валиной песни: «Ты заболеешь – я приду, боль разведу руками». Она умела вдохновлять своим присутствием.
Толкуновой не были свойственны суета, нервозность. Валюша была всегда фантастически спокойна. О таких людях говорят «спокоен, как удав». Не помню ни одного случая, чтобы она возмутилась и повысила голос, крикнула. Разумеется, у нее, как у любого живого человека, случались расстройства и раздражение, особенно из-за накладок со звуком в театре, но она выражала такого рода эмоции по-своему. Если что-то было не по ней, глаза леденели, и, хотя говорить она продолжала все так же спокойно, голос делался стальным. Валя могла вежливо, но остро «отбрить» так, что мороз пробирал. Слава богу, между нами не случалось конфликтов, и напряженности в отношениях никогда не было.
Ознакомительная версия.
