А Остап уже шел к своему обидчику. Тот кинулся к двери, но единственная дверь оказалась заблокированной рванувшим на выход народом, тоже совершенно не стремившимся попасть под горячую руку. Прочие оцепенели.
Остап шел не быстро, но целеустремленно, и его оппонент начал выть. По-другому нельзя назвать этот протяжный жуткий крик человека, которому осталось жить несколько секунд.
Тут мы очнулись. Кто-то тоже закричал, кто-то, более хладнокровный, сдвинул кровати, отделяя Остапа от «цели». Подскочили его друзья, схватили за руки, оттащили…
Неслучившаяся жертва наконец вырвалась из барака. Назад он не вернулся — «отказ от отряда для обеспечения безопасности». Позорная для лагеря формулировка…
На следующий день Остап опять убирал барак, но на него посматривали уже иначе. А когда в зону с проверкой заехал областной прокурор и пригласил желающих на личный прием (а это чревато последствиями), никто не удивился, что единственным посетителем, промаршировавшим по будто вымершему лагерю, оказался Остап.
«Наш Остап», как теперь с оттенком гордости называли его в отряде.
-------------------
* Имена и подробности изменены. Это не описание Карельской зоны.
"The New Times", 17-23.09.2012
Высокий, тощий, сутулый — он сразу смотрелся как-то уныло. Невыносимо унылым был и его рассказ о в общем-то обычных для тюрьмы неурядицах.
Работал инженером-строителем. Пригласили во вновь создаваемую структуру, на хорошую должность с приличным окладом — контроль поставок и качества строительных работ. Восемь месяцев, пока шел «нулевой цикл», все было отлично. Потом начальник ушел в отпуск, его зам — заболел.
Артема (так звали нового сокамерника) попросили подменить начальство на пару недель. Здесь он и понял, что материалы для строительства не заказаны. Всполошился, стал звонить начальнику — его нет. Заму — тоже недоступен. Обратился в милицию — «послали».
Через некоторое время начались звонки обеспокоенных инвесторов: бесследно исчезло не только руководство фирмы, но и $8 млн.
Тот же опер, который отказался заниматься его заявлением, теперь потребовал миллион, иначе пообещал «сделать крайним». Обещание, как видно, исполнил. Дали Артему восемь лет. Машину, домашнюю технику забрали «в погашение иска». Жена на свидание пришла один раз. Разговор не получился…
Жалко человека, но здесь у каждого второго такая же история. Слушать еще и про чужие беды — сил нет, да и времени. Каждый день — судебные заседания, кипа бумаг, которые надо прочесть… Ну не до него! А он как будто не понимает. Ходит и нудит, нудит свое беспросветное, что судье все равно, виноват или нет, что детям стыдно в глаза смотреть: папа — жулик, людей ограбил, что правда никому не нужна, если нет денег на взятку…
Да знаем мы все это, и еще больше! Открыл Америку, называется… Понятно, что своя беда больше, но мы-то при чем?! По «быту» в камере помогут, а душевные страдания — ты уж извини, сам как-нибудь…
Меня тюрьма приучила спать чутко, и горловое бульканье в туалете разбудило сразу. Вскочил, бросился к двери, рванул, распахнулась — беда!
В туалете настенная лампа защищена мощной решеткой. Все это сооружение находится в 2,5–3 метрах над полом. На нем — вижу — закреплена веревка из разорванной простыни, и в ней — Артем. Видимо, взобрался на унитаз и прыгнул, но веревка слегка растянулась, и его ноги, самые кончики пальцев, чуть касались земли, когда веревка пружинила.
Он хрипит, явно уже ничего не соображая. Я рванулся к нему, обхватил, одной рукой поднимая, а другой пытаясь скинуть веревку. Не хватает сил. Вроде не такой уж он тяжелый, а обвис мертво — и не поднять.
Взялся с двух рук, чуть поднял вверх, давая дышать, кричу вполголоса (чтобы не прибежала охрана): «Ребята, на помощь!»
Эта минута в обнимку с полутрупом показалась одной из самых долгих в жизни…
Наконец, проснулись остальные, подскочили, вместе вынули из петли. Положили, даванули на грудь — задышал, закашлял, вырвало — всё, жив.
Утром дали шарф замотать шею, но надзиратели, конечно, заметили круговой синяк, и вскоре Артема вызвали «с вещами».
Администрация самоубийц не жалует. Они портят статистику. За неудавшуюся попытку — карцер, знак «суицидник» на груди, отказ в УДО.
А мы остались, пряча глаза друг от друга — стыдно. Могли ведь понять, что человек на грани, но проморгали. Безразличие — грех большой. От него один шаг до профессионально-рыбьих глаз бессовестного судьи, считающего благополучие собственной семьи достаточным оправданием за таких «артемов».
Способны ли мы спокойно жить, делая вид, что чужая судьба нас не касается? Сколько просуществует страна, где безразличие — норма?
Время ответов всегда наступает.
История Ромы
"The New Times", 24 - 30.12.2012
Половина уголовников, освобожденных по УДО из мест заключения, возвращается в привычный мир зоны
Каждое утро нашего барака начинается громким звуком зуммера и диким криком.
Если вы думаете, что крик мощностью под 100 дБ не может быть содержательным, то глубоко заблуждаетесь.
Вопит Рома — ночной дневальный. Его задача — объявить подъем. Он это делает с огромной выдумкой. Мелодия, высвистываемая обычным звонком под его управлением, и сопровождающий ее текст практически не повторяются. Иногда репризы настолько удачны, что встать трудно уже от хохота.
Рома и выглядит фантастически: крепыш небольшого роста с выразительными, постоянно смеющимися глазами и улыбающимся ртом с одним-единственным зубом посередине.
Попал Рома в тюрьму по пьяни. То ли просто драка, то ли грабеж в ходе драки — объяснить он не может. «Не помню» — вот и весь ответ.
Рома активно «исправляется» и хочет выйти по УДО. Работа дневального этому способствует.
Я время от времени его «подкалываю»: «Зачем тебе на свободу? Здесь хорошо — кормят, охраняют, пить не дают…»
Рома мгновенно становится серьезным и мечтательно рассказывает, как он выйдет, вставит зубы, устроится работать на местный комбинат. Его ждут…
Затем серьезность слетает, и он вприпрыжку бежит заниматься на турник, где тоже творит чудеса…
И вот суд. Положительное решение. Остается десять дней до свободы. Рома не находит себе места. Время от времени подходит ко мне, подробно, по дням рассказывает, что и как будет делать «за забором». Внимательно слушаю — человеку очень надо выговориться, но статистика мне известна: 50% «заезжает» назад.
Рома ощущает мой скепсис и горячо убеждает: «Я больше сюда не вернусь, никогда!»
