- Вообще-то «прихватывают» частенько, - признается он. – Мы ведь обычно рынки грабим, склады, берем помногу. ППСники знают, где нас ждать. Но обычно договариваемся. А здесь – сам дурак, денег с собой не взял. Вот откупиться и не получилось. Новички. Были бы кто знакомые – я бы им потом завез…Не повезло…
Рустам вообще любит рассказывать истории. Мы в цеху работаем рядом. Скучно. Слушаю с интересом.
- Вот было раз. Дали нам «наводку» на склад, сказали, там в сейфе деньги. Мы наняли «Газель», водиле пообещали расплатиться после дела. Открыли склад, видим – восемь сейфов. Загрузили все. Заодно покидали ящики с маслом, медом, повидлом – то, что было на складе. Ну ведь не гнать же полупустую машину.
Рустам ищет в моих глазах понимание. Невольно усмехаюсь. Рассказчик удовлетворен.
- Доехали до места, выгрузили сейфы, водила ждет на улице. Мы сейфы вскрываем – денег нет. Вообще нет. Бумажки, печати – ерунда. Думаем, как сказать водиле, ведь не поверит. Делать нечего, выхожу к нему. Говорю, так, мол, и так, сейфы пустые, ты уж не сердись, забирай продукты. Водила кивает, смотрит на меня с жалостью, говорит: «Вы ведь всю ночь мучились, возьми», - и протягивает несколько купюр из своего кошелька. Беру. Иду к своим. Эта пара тысяч оказалась очень кстати.
Посмеялись вместе.
- Чем будешь заниматься после?
Рустам не скрывает:
- Съезжу домой, поменяю паспорт, а затем либо опять в Москву, либо через Турцию – во Францию. Там много знакомых. Помогут.
- По прежней «специальности»?
- А что я еще умею?
Спустя месяц мы прощаемся. Рустама выпускают по УДО, он обещает писать. И вскоре получаю коротенькое письмо с фотографией: довольный жизнью, слегка уже округлившийся Рустам на фоне чистеньких домиков. На заднем плане – море.
Обратного адреса нет, но ребятам пишет регулярно, передает приветы.
"The New Times", 17.06.2013
Так именуют в лагере тех, кто крадет у своих
ИК-7, где содержится Михаил Ходорковский
фотографии: Сана Саныч, Василий Попов/The New Times
Имена и некоторые эпизоды в тексте изменены, упомянутые события случились в другой колонии.
Небольшого росточка, лысоватый, с темными, почти черными глазами, весьма подвижный, но всегда какой-то будто испуганный, NN нашел себе постоянное место на отрядной кухне, официально называемой «комната приема пищи».
Здесь, вернувшись после работы, можно попить чаю и согреть в микроволновке немудрящий бутерброд, когда находится из чего. Впрочем, принесенный из столовой и чуть подогретый хлеб сам по себе тоже неплох.
Есть и те, кто устраивается получше: регулярные посылки, возможность отовариваться в магазине сверх минимально разрешенной суммы — все доступно, если имеешь специальность, работаешь, если тебя не забывают родные.
Конечно, несмотря на официальный запрет, «ресурсы» перераспределяются. Делятся между собой приятели, соседи по столу, по месту в бараке, оплачиваются мелкие услуги типа стирки вещей, ремонта.
Работа на кухне не слишком уважаемая, но хлебная. Протер стол, подал кипяток, помыл посуду, порезал колбасу. Мало ли еще дел, которые после тяжелого дня делать неохота. А за это всегда пригласят почаевничать, отсыплют конфет или сахара, отрежут кусок колбасы, пришедшей из дома.
Впрочем, большая часть продуктов хранится тут же, под контролем NN, который должен помнить, где чье и кто с кем вместе хранит, чтобы ненароком никто не схватил чужое. Поэтому когда меня угощают моим собственным, хорошо знакомым мне по вкусу кофе, я слегка удивляюсь.
— Откуда?
— NN дал, точнее, сменял на сигареты. А что?
— Кофе-то мой, и я им ни с кем еще не делился...
— Крыса завелась...
Обвинение в краже у своих, по тюремной традиции, одно из самых тяжелых. Крыса — незавидное прозвище и положение. Причина понятна: замкнутый мужской коллектив, немалая накопленная агрессия. Взаимные подозрения легко становятся поводом для жесткого конфликта, следствие проходит быстро и исчерпывающе.
Вскрывается шкафчик подозреваемого. Найденная тара тщательно сравнивается с той, что я достаю из своей сумки. Сомнений нет. Проверяются все личные вещи. Там — груда, буквально груда продуктов. Они выкладываются на обозрение в поисках настоящих хозяев, которых быстро устанавливают.
Много коротких реплик.
— А я-то думал, где?
— Вот, смотри, зря на меня наезжали...
Ненайденными остались весьма заметные «московские» конфеты, переданные кому-то женой и теперь, при «ревизии», не обнаруженные им в своем бауле. Еще одна крыса?!
Через пару часов NN требуют «с вещами». Переводят в другой отряд. У администрации свои информаторы и свое понимание рисков оставления крысы среди разозленного «общества». Достаточно точное понимание.
Перед переводом — еще один обыск. А вот и конфеты. Зашиты в рукав куртки!
Когда успел?! Мы только молчим и переглядываемся.
Вечером разгорается дискуссия — зачем ему это все? Съесть — невозможно. То, что раскроют, — неизбежно. И ведь совсем не голодный, все и всегда делились. Просил — не отказывали. Клептоман? Вроде не похож. Загадка...
Впрочем, интересуясь нынешней жизнью нашей страны, такие загадки встречаешь регулярно. Тащат и тащат. Покупают острова, гигантские неуютные виллы, строят десятки дворцов, флотилии, набивают гаражи роскошными машинами, на которых негде ездить, а сундуки — драгоценностями, которые, должно быть, стыдно носить. Как будто собираются жить вечно. Как будто не понимают, что все это не спрятать и не объяснить никакой зарплатой.
Клептомания?
Обманчивое ощущение собственной «стабильности» от объемов накопленного?
Неужели просто дураки? Но еще дурнее выглядит убеждение: «Эти наворовали, лучше уж не менять!»
Вряд ли такое сказали бы в лагерном бараке. Здесь точно известно: крыса сама не успокоится, ее придется успокоить, с большим или меньшим гуманизмом.
Совсем странно ожидать позитива от «стабильности», когда весь политический режим постепенно становится сворой жадных, злых крыс...
"The New Times", 30.09.2013
О том, чем отличаются и что общего в зонах «красных» и «черных».
Имена и некоторые эпизоды в тексте изменены, упомянутые события случились в другой колонии.
Беззаконие в российских зонах принято делить на «красное» и «черное». И то и другое основывается на тесном взаимодействии администрации и бандитов, преследующие собственные, чаще всего сугубо корыстные интересы. Таковыми в «черных зонах», как правило, являются доходы от торговли наркотиками, а в «красных» — от вымогательства. Впрочем, исключений тоже хватает.
