А я полвека работаю с ребятишками и пишу о них книги. Так уж получилось, что именно эта тема зацепила меня еще в студенческие годы. И перестраиваться поздно.
Тем более, что это было бы изменой тем, ради кого я вкалывал всю взрослую жизнь. Да и не сумею. Потому что до сих пор уверен: привязанность мальчика к игрушечному кролику-малютке — явление не менее важное, чем проблемы Большого адронного коллайдера или скандальные ситуации в мировой экономике. Потому что глубины ребячьей души (пока она не закоснела в «житейской мудрости») столь же масштабны, как глубины космоса. Простите за излишнюю пафосность и спорность суждений. Они спорны для многих, но не для меня. Гарантия тому — мраморный малыш с прижатыми ушами и ласковой мордашкой, сидящий передо мной на крышке принтера. Кролик с твердым тельцем и живым сердечком внутри…
Хотя вообще-то он не кролик, а зайчик.
Дело в том, что зайцы — настоящие и придуманные, игрушечные и обитающие в книжках — всегда были моими любимыми существами…
Куда девался мой первый любимый заяц — тряпичный, потрепанный, мягкий — я не знаю. Он сохранился лишь на размытом фотоснимке, где я, трехлетний, сижу на трехколесном велосипеде и серьезно «смотрю в будущее», а заяц смотрит у меня из-за локтя — он устроился сзади, на этажерке… Что с ним стало потом?
Зато других своих зайцев я никогда больше не терял. Даже истерзанного резинового зайчонка, неизвестно как попавшего в кладовку, забрал с собой, когда переезжал из Екатеринбурга в Тюмень. А всего зайцев у меня — целая компания. И самый знаменитый — герой нескольких книжек и «любимец публики» — Митька.
Потрепанный, увешенный значками и амулетами, продутый морскими ветрами путешественник и философ. Но о нем я писал много раз. А Кролик — скромный и преданный — оставался в тени. Мало того, были годы, когда он, полузабытый, обитал где-нибудь в ящиках письменных столов или в кладовках. Но наконец я обрел собственный кабинет, и Кролик поселился на электрокамине, рядом со старинным тюменским зеркальцем — еще более пожилым, чем он сам…
Иногда смотрит и спрашивает:
— Помнишь, как ты мне пел: «Раз-два-три-четыре-пять, вышел зайчик погулять…»?
Я помню. Только пел я не «умирает зайчик мой», а «убегает…» Зачем пугать малыша?
Теперь, помня про «цепь ассоциаций», самое время перейти к зайчику, который «вышел погулять».
Но сначала о кораблях. Такая вот странная взаимосвязь.
В 2007 году я приехал в Тюмень из Екатеринбурга, в котором прожил полвека. Вернее, не приехал, а вернулся. В город своего детства. Причин тому множество и писать здесь о них не время и не место. На вопросы я отвечал коротко: «Отяжелевшего зверя под старость всегда тянет в родную берлогу». И в этом была немалая доля правды…
Многое в Тюмени уже не так, как в годы моего детства. Но многое все еще так. И я часто брожу по старым улицам, где в давние годы гонял обручи от бочек и самодельные футбольные мячи. А по вечерам люблю смотреть на город с балкона своей «профессорской» квартиры. Белеют колокольни восстановленных храмов.
Подымаются в небо острые башни университетских корпусов. Они вовсе не старинные, эти башни, их не было во времена моего детства. Но они замечательно вписались в городской пейзаж и вносят в него этакий «андерсеновский» колорит. Таким вот уютным и сказочным я иногда видел родную Тюмень в детских мечтах.
Эта сказочность особенно проявляет себя при полной луне, когда башни кажутся подсвеченными изнутри, кресты искрятся, а флюгера-кораблики чернеют в небе, как на картинках приключенческих книг.
В этих корабликах я вижу для себя особый смысл.
Какой?
Ну, во-первых, корабль с мачтой и вантами — на давнем гербе моей Тюмени. В знак того, что «отсюда начинается плавание по рекам Сибири». Герб этот превращал в моем сознании родной город в морскую гавань, из которой можно добраться до всех океанов (теоретически это так и есть). Этакий Гель-Гью из гриновских рассказов.
А во-вторых… Гриновская привязанность к парусам не оставляла меня и в студенческие годы, и я — с ребятами на окраине Свердловска — начал строить яхты собственной конструкции. Мы смастерили громадный щит с эмблемой нашей флотилии. На серебристом фоне — носовая часть корабля с опутанным снастями бушпритом и тремя алыми треугольниками-кливерами…
Теперь в-третьих. Флотилия «Каравелла» дожила до наших дней — несмотря на героическое противодействие чиновников при всяких государственных устройствах и в разные времена.
Многое в ней нынче не так, как в прошлом веке, не все мне по душе, и я порой спорю с нынешними командирами, однако факт есть факт — паруса живут, флот растет и ребята прикипают душой к «Каравелле», как и прежде. Да и ветераны не забывают свои корабли и походы… И меня, грешного, не забывают. В 2006 году, когда «Каравелла» отмечала сорокапятилетие, ее капитаны и флагманы «исхлопотали» для меня в областной геральдической палате родовой герб. По всей форме, со свидетельством. На черном щите с якорными лапами и синим проблеском золотой парусник — вроде тех, о которых я немало писал в своих книжках. Я повесил свидетельство и рисунок с гербом на стенке, над скрещенными шпагами, и хвастаюсь перед гостями. Такие вот дела… Теперь (в 2011 году) размышляю: в преддверии полувекового юбилея «Каравеллы» не истребовать ли у ее командиров для себя графский титул? С учетом того, что по некоторым данным, бабушка моя Текла Войцеховна (папина мама) была родом из семейства польских графов, чьи корни уходят к временам Стефана Батория…
Ну, титул — это вилами на воде писано. А герб с парусником — вот он.
Видите, уже три кораблика заняли важное место в биографии вашего покорного слуги.
А есть еще и четвертый. Тот, чье изображение красуется на шпилях университетских башен. Дело в том, что эмблема Тюменского университета — тоже кораблик. А для меня здешний университет — не просто местный вуз. И не в том дело, что я на склоне лет был удостоен в нем профессорского звания. Здесь (тогда еще в пединституте) до войны читал лекции мой отец. И отсюда ушел не фронт… Здесь получила диплом и моя старшая сестрица (которая педагогический опыт обрела еще до вуза, оттачивая воспитательское мастерство на младшем брате). Здесь учился мой первый литературный наставник — студент, руководивший семинаром школьников-стихотворцев. Помню, как я встречался с ним в старинном университетском здании, а потом преданно навещал в больнице, куда склонный к богемной жизни молодой поэт попал после дружеской свалки в общежитии. (Да, это помню, а вот имя наставника, увы, забыл).
