Пугаться у него очень плохо получалось, и он отправил меня от греха подальше.
По возвращении я еще какое-то время жил вместе с родителями. Тем более что они очень часто тогда уезжали из Москвы, и я был совсем один в большой квартире. Мама тогда где-то отдыхала с моей сестрой, папа уехал на гастроли и должен был приехать через два дня. А я на следующий день пошел к дантисту удалять зуб. Меня никак не брал наркоз, и врач поставил лошадиную дозу, после чего я не чувствовал не то что зубов, даже затылок был обезболен. Вечером друзья мне посоветовали снять последствия от лечения зуба коньяком. А я не пил тогда почти совсем. После алкогольного «лечения» я пошел спать, предварительно заткнув уши берушами.
Ах, как же хорошо спалось в 18 лет… И снится мне, что со мной в комнате много людей, и они мне все что-то говорят. Потом меня стали трясти, я открыл глаза и понял, что это не сон. Больше всего я удивился, что это были пожарники. А еще с ними был Фимочка. Вернее, это он со мной общался.
Фимочка был старинный папин друг. Он был вылитый Дэнни Де Вито, только еще «красивее». И он был тоже в пожарной каске, которая доходила ему почти до носа. Поэтому я его не сразу узнал, а когда узнал, то подумал, что сплю. Он орал на меня благим матом, при этом не выговаривал практически ни одну букву: «Что ты натворил? Как ты мог?!» Я был шокирован и не понимал, что происходит. Но Фима кричал: «Папа, папа!» — и показывал пальцем на входную дверь. Я ничего не понимал: «Что, что?» А он орал: «Иди, иди!» Ну я прямо в трусах и побежал к двери.
Сначала испугался, что с папой что-то случилось. И никак не мог понять, что же я мог сделать. За дверью было человек двадцать. Врачи в белых халатах, полиция, какие-то папины друзья, соседи, лифтерша. Увидев меня, папа замахнулся, но не смог меня ударить. Он почти потерял сознание и упал на колени, его поймали друзья. Я никогда не видел раньше, чтобы отец плакал. Я еще потом долго всех спрашивал, что же произошло. Но тогда я больше удивился странной реакции отца.
А произошло вот что. У отца возникли срочные дела в Москве, и он приехал на один день раньше. Мобильных телефонов тогда не было, и он не смог меня предупредить или не захотел. Может, думал проверить заодно. А я закрыл дверь на щеколду изнутри. Ну и конечно, не слышал звонок. И телефон — стационарный — тоже не слышал, потому что у меня была самая дальняя комната. И я был в берушах. Папа звонил в дверь много раз, пока не придумал, что со мной что-то случилось. Он до этого на меня ругался и думал, что я из-за своего характера способен покончить жизнь самоубийством.
Мы жили на 10-м этаже, и в моей комнате был балкон. Когда приехали пожарники, Фима вызвался полезть первым. Папу от шока обездвижило. Сейчас бы наверняка ни за что не разрешили, риск-то какой — лезть по лестнице на 10-й этаж! А тогда Фима вперед всех забрался на балкон, выбил стекло в моей двери и зашел ко мне в комнату, а за ним еще десять пожарников…
Только после того, как у меня появились собственные дети, я понял чувства отца к себе в то время.
Наталья Рапопорт-Кобзон
дочь
Я всегда была очень любима отцом и, конечно же, его просто боготворила! Понимаю, что нужно рассказать о нем, но пока мне очень тяжело говорить о папе в прошедшем времени и даже трудно вспоминать самые лучшие дни моей жизни, проведенные с ним…
Большое счастье, что я могу сегодня слушать его проникновенное исполнение «Я тебя люблю, доченька» и с ностальгией смотреть наши фотографии и видеозаписи. В такие моменты больно осознавать, что его уже нет, поэтому я всегда стараюсь думать, что он просто уехал на очередные гастроли…
Очень скучаю по тому времени, когда мы были вместе. Я любила просто посидеть с ним рядом, пока он разбирал свои бумаги в кабинете или собирался на работу. Он занимался своими делами, а я с блаженством ощущала его присутствие. Иногда он на мгновение отвлекался от своих документов и звонков, возмущался чем-то или, наоборот, смешил нас с мамой анекдотами или песенками. Ему нравилось, чтобы все домочадцы были в поле его зрения. Мама вечно что-то разбирала в шкафах, переставляла всякие штучки с места на место, а я ходила с чашкой чая по их покоям и любовалась всеми маленькими предметами, которыми мама очень искусно украшала интерьер нашего дома.
Отец любил нам высказать все, что накопилось на душе, например, на кого обижен, чем разочарован или, наоборот — от чего был под хорошим впечатлением. Он был экстраверт и уж точно в себе ничего не держал. Наоборот, он был как ребенок непосредственный — нехитрый и очень искренний. К великому счастью, я не помню ни одного случая в моей жизни, за который могла бы затаить на отца обиду. Зато он все время обижался по пустякам, особенно ругал меня, если я опаздываю, а опаздывала я хронически.
Подростковый возраст был большим испытанием для моих родителей. К моему стыду, я часто с мамой «грызлась», а он за это обрушивался на меня и возмущался моим плохим характером. Конечно, я язва и отвечала так отцу: «Ничего не могу поделать, гены твои, папа!» В семье есть мнение, что у папы «чижолый» характер, как говорил один наш общий друг, и еще — что я «вся в отца». Вот и я любила использовать это оправдание — что же, разве я виновата, что унаследовала кобзоновский характер?
Но, несмотря на мой крутой нрав, отец был для меня абсолютным авторитетом. Я могла немного побурчать, но в итоге всегда поступала так, как он хотел. Вообще, мы с ним заводились с пол-оборота, но и так же быстро забывали
