— О каких тряпках вы говорите, полковник? — отец Доминик обрел дар речи. — Позвольте, я отвечу сам, мсье ван Эгмонт. Мсье Спаак все напутает — это слишком тонко для военного.
Монах отставил тарелку черному слуге, блаженно откинулся на спинку кресла, мимоходом ловко лягнув ногой боя за уроненную вилку.
— Дайте этому скоту еще раз в задницу и за меня: он обсыпал мои брюки крошками! — мимоходом попросил полковник.
Бой в это время нагнулся за вилкой, и монах носком башмака опять очень ловко пнул его в зад.
— Вы неплохой футболист, преподобный отец, — заметил полковник.
Саркастически улыбавшийся мистер Крэги закурил трубку, полковник и я — сигареты. Все успокоилось, кроме дождя и жары, прерванный разговор начался снова.
— Почему вас удивляет наша забота о тряпках для туземных женщин? Напрасно. Она, я бы сказал, имеет глубокий религиозный и философский смысл.
Отец Доминик прервал речь и на мгновение задумался. Он, видимо, собирался с мыслями, искал слова и формулировки. Я смотрел на него и думал: «Маленький, смиренный, неизменно спокойный и благожелательный. Тип недалекого простака, уже достаточно осмеянный тысячами авторами. Сейчас монах-миссионер сидел за столом и с аппетитом кушал. Но вот он начал думать, и — смотрите-ка! — как изменилось его лицо: оно стало светлее и суше, глаза больше, лоб выше… левая бровь чуть вздернулась… легкая морщина легла у края рта… Неужели этот тихенький обжора — религиозный фанатик? Неужели в наш век еще можно быть искренне верующим?»
— Дорогой ван Эгмонт, я — человек веры, больше того — служитель церкви. Вот поэтому я отвечаю вам только как верующий и как церковник. Вчера и сегодня вы неоднократно высказывали мысль, что Африка — колониальный застенок, что здесь нечего делать религиозному человеку и вид монаха рядом с полковником колониальной службы и консулом — чудовищное зрелище. Мой милый друг, вы просто не понимаете сущность религии.
Тело и душа — это два антагонистических аспекта нашего существования, обусловленного роковой принадлежностью человека одновременно к земле и к небу. Африка и колониализм — это условия земного бытия. Ими здесь руководят люди, вроде весьма уважаемых полковника и консула. Хорошо ли, плохо ли — это их земное дело, за свои ошибки они ответят земному судье. Но у человека есть еще и бессмертная душа — вот о ней-то и призваны заботиться именно мы, служители церкви. Вы полагаете, что слуга Бога должен помогать слуге короля давать населению работу и снабжать его питанием, и если полковник не преуспевает в своей работе, то миссионер обязан или помочь ему, или изобличить его несостоятельность перед всем миром. Какое непонимание и заблуждение!
Пастырь духовный помнит о несовершенстве земного бытия и знает о путях его исправления: преступления совершаются на земле, но они исправляются на небе. Земные страдания просто необходимы для небесного блаженства и логически соответствуют двойственной природе человека. Только этим в основу всемирного бытия кладется принцип справедливости и равновесия. Негры голодают? Они бедны? Они страдают? Да, да и да. Один или два десятка лет. Но взамен они получат вечное блаженство, слышите — вечное. За два десятка лет — вечность. Какое щедрое вознаграждение! Какая выгодная комбинация! Эти счастливцы достойны зависти. Вы видели, с какой жадностью наш мальчишка-слуга смотрел на меня, пока я ел? По своему невежеству он не понимал, что мне надобно завидовать ему, что счастливец-то он, а не я! Вот разъяснить ему истинное положение дел и призвана святая церковь, в этом и есть сущность ее Великой миссии.
Мы долго и молча вытирали пот с лица, шеи, рук. Проклятый климат…
— Однако вы здорово ударили этого счастливца! — процедил сквозь зубы мистер Крэги, чуть заметно сделав мне насмешливый знак рыжей бровью.
— Я? Ударил?!
Отец Доминик был изумлен. Он широко открыл свои круглые, как у карпа, глаза. Абсолютно невинные глаза беззащитной толстой рыбы.
— Нет, это удивительно, просто удивительно. Ну я дал пару пинков бою, но я не умею избивать людей, я никого и никогда не избил за всю свою жизнь! Дорогой консул, вы сегодня задали своей собаке хорошую трепку за испачканные ваши белые брюки. Значит ли это, что вы истязаете людей?
Отец Доминик, невысокого роста шотландец, был удивительно тщедушен и опрятен. Из корректного воротничка торчала тонкая шейка, на ней болталась лысая веснушчатая голова, похожая на морковку, но хвостом вниз. Сейчас эта морковка склонилась на бок, и мистер Крэги искоса смотрел на монаха. В его бледно-голубых глазах прыгали искорки смеха.
— Вы неудачно выбрали пример, достопочтенный отец. Даже если судить по собакам, я не так уж и жесток. Но, — консул ткнул трубкой себя в сердце, — вот здесь нет любви ко многим божьим тварям, например, с клопами я беспощаден. Пинков им не даю и даже не истязаю, честное слово! Я их убиваю!
Полковник Спаак, треща креслом, повернулся к говорившему. Огромный его нос побагровел.
— Не разыгрывайте этого молодого человека! Недавно ваш южноафриканский премьер заявил в парламенте, что он считает негров просто насекомыми. Вредными насекомыми! Вы не очень-то смейтесь над отцом Домиником, — с новым треском полковник повернулся ко мне. — Помните, ван Эгмонт, англичанам всегда надо давать отпор. Всегда и везде. В Африке мы с ними соседи, я знаю этот лицемерный народец.
Он опять захохотал. Действительно, задорные голубые огоньки в глазах консула сразу же погасли, и он занялся своей трубкой.
— Но вы ничего не сказали о тряпках для негритянских женщин, — опять обратился я к монаху. — Что, церковь интересуется ими из соображений приличия? Но ведь пучок травы не хуже кусочка материи прикрывает наготу!
Скромно молчавший миссионер кротко улыбнулся.
— Я не в обиде на мистера Крэги и защищать меня не надо. Обижать никого не следует, а воспитывать должно. И собака, и черномазый выигрывают от наших усилий втолковать им положения, которые труднодоступны для их примитивного мозга. Впредь оба будут внимательнее. Теперь о тряпках. Вопрос о них отнюдь не сводится к банальным требованиям приличия. Это проблема борьбы за души туземных женщин.
— Разве души у них находятся именно в этом месте? — бросил мистер Крэги сквозь ароматный синеватый дымок. — Расскажите подробнее, святой отец!
— Нет, это борьба в духовном плане. Видите ли, мсье ван Эгмонт, церковь строит свое учение на положении о грехе, раскаянии и прощении. Человеку присуще грешить, церкви — приводить грешника к раскаянию, а Богу — отпускать грехи раскаявшимся. Но здесь, в Африке, миссионеры столкнулись с нелепым положением — отсутствием грехов у туземцев. Не удивляйтесь: это так! Смешно и нелепо, не правда ли? Здесь была сонная и мирная жизнь больших семей под сенью огромного дерева. Вы сами видели такие деревья в негритянских деревнях. Что-то похожее на чисто животное прозябание, тысячелетиями повторяющиеся формы существования в абсолютно неизменном виде. Довольно трудно было разгадать первопричину такой социальной косности и вытекающей отсюда нравственной пустоты. Жизни без раскаяния и отпущения и смерти без права на вечное блаженство. Виднейшие отцы церкви ломали себе голову над этой проблемой и трудились не жалея сил.
