Но чем больше ходишь по остаткам квартир, тем больше понимаешь, тут не спрячешься. Немцы не дураки, наверняка все обшарят.
Спускаемся в подвал, холодный, длинный. Из черной норы веет сыростью и острыми гнилыми запахами. Чем дальше, тем больше. Передвигаемся быстро, но держим автоматы наготове. Кто знает, может, и нам готовят западню. Под первым подвалом — второй, или, вернее, провал. Осторожно проникаем и туда. Снова каменные норы. Мой трофейный электродинамический фонарь издает «жиг, жиг», словно ругаясь на своем металлическом языке.
— Здесь, — советует Ахметдинов, указывая на узкий, уходящий в сторону немцев коридор.
Исследуем коридор до конца, а дойдя до угрюмого тупика, вздыхаем с облегчением. Да, конечно, здесь. Однако каково сидеть в такой могиле разведчикам? Если немцы пожалуют сюда — смерть. Отойти некуда.
— Ничего, — угадывает мою мысль Ахметдинов, — завалим кирпичами вход, йе заметят.
Это не успокаивает, однако лучшего ничего не придумаешь.
— Прячьтесь здесь, а в двадцать четыре ноль-ноль начинайте, — приказываю.
Теперь остается решить не менее важное: как обеспечить выход из тайника и отход разведчиков после захвата пленных. Тщательно обследуем все сначала. Распределяем задачи по захвату. И уже наверху изучаем вражескую передовую. Впереди — руины стен и заводских цехов, железобетонные глыбы, похожие на чудовищных размеров льдины. Все светло-серого цвета. Дальше на юго-запад — макушка Мамаева кургана, над которой то и дело взлетают фонтаны огня и земли от падающих снарядов. Обстрел фашистских укреплений продолжается. Бьют наши из-за Волги. В ответ скрипит шестиствольный миномет…
К нашей компании присоединяется артиллерист, корректирующий стрельбу. Он что-то кричит в трубку полевого телефона, и почти через минуту начинается обстрел. Наша артиллерия пытается нащупать миномет. Впрочем, я не для того приполз сюда, чтобы интересоваться такой дуэлью. И я ухожу назад.
В штольне короткий торопливый разговор с Гуртьевым.
Полковник выслушал внимательно, а в конце доклада улыбнулся и тихо сказал: «Пойдите помойтесь, у вас и глаз не видно».
Упрек вполне заслуженный. В своем блиндаже смотрюсь в зеркало. Ну и вид! Как у трубочиста, правда, с теми коррективами, что на лице не сажа, а противная серо-коричневая пыль.
Моюсь и иду к разведчикам. Совещаюсь с группой захвата и с группой отвлечения. Особенно с первой. Ведь ее положение рискованное. Разговариваю и думаю: «А план-то мой не железный. Тысячи неожиданностей, которых не предугадать. Человек, оказавшись в бою, не станет слепо следовать инструкции».
Наконец совещание окончено. Крепко пожимаю руку разведчикам и чувствую себя виноватым. Мое-то место в тылу.
Вернулся к себе. Лег на холодные — как мне казалось, удивительно мягкие — доски нар. Впереди трудное дело, хотя бы полчаса отдохнуть. Однако не успел закрыть глаза, зовут:
— НО-2, к командиру дивизии.
Это меня. На фронтовом языке я не Владимир Евгеньевич Ленчевский, а НО-2, начальник второго отделения штаба дивизии. Так меня называют при исполнении служебных обязанностей. И очень хорошо, что так называют. Владимир Евгеньевич смертен, а НО-2 бессмертен. Исчезнет один, его сменит другой, и глаза дивизии будут смотреть.
Быстро вскакиваю. Усталости как не бывало. Минута отдыха несколько восстановила силы. У Гуртьева сидит начпрод.
— Чем снабдили разведчиков? — спрашивает командир дивизии.
Я не понимаю вопроса. У них как будто есть и автоматы, и диски.
— Всем, товарищ полковник, — отвечаю.
Комдив хмурится:
— А едой снабдили? Что они взяли с собой?
Невольно краснею. Забыл.
— Я приказал начальнику продовольственно-фуражного снабжения выдать им колбасы и консервы. Немедленно доставьте все это на место, — приказывает полковник.
Майор, начпрод, дает мне большой пакет.
— Сейчас отнесу, — отвечаю, но Гуртьев еще больше хмурится.
— Глупости, — бросает он. — Поручите связному.
И невольно поражаешься, как это полковник успевает все время учить меня, думать за меня. Порой верится, разведчики в центре внимания комдива, кроме нас, он никем не интересуется. Впоследствии не раз командиры полков и начальники отделений штаба дивизии думали подобное. Им тоже казалось, что Гуртьев только ими, только их работой и интересуется, что лишь они в центре его внимания.
Возвращаюсь в штольню и неожиданно замечаю: уже сумерки, а раз так, пора спешить на передовую.
Снова долгий путь к переднему краю. КП комбата находится в подвале полуразрушенного дома. Оборудован он неплохо. В углу — кровать с пружинным матрасом, стол, стулья. Дивишься и мысленно хвалишь горбоносого хозяина. Он умно поступает, стараясь обосноваться с комфортом. Тут привлекают внимание фотографии каких-то ребятишек на стенах. Неужели его дети?
Перехватив мой взгляд, капитан ласково улыбнулся:
— Наверху взял. Смотришь на личики этих ребят и согреваешься. У меня ведь в Казани свои остались.
— Верно, верно, капитан. Легче на душе, когда видишь веселенькие детские мордашки.
Объясняю задачу. Капитан хмурится.
— Значит, уступить дом, но так, чтобы через час отбить, — ворчит он.
Нетрудно понять его досаду. Вчера брали, а сегодня отдавать.
— А когда отойдете, не давайте ни минуты покоя.
Он снова хмурится. Легко мне командовать, а ему мой поиск стоит людей, боевых товарищей.
По-мышиному тонко, но пронзительно зуммерит телефон. Комбат резко берет трубку.
— Что атакуют? — хриплым, сердитым голосом спрашивает он. — Кого? Гогоберидзе? Вот беда, — и злобно: — Отходите, немедленно отходите. Постреляйте и возвращайтесь во вчерашние окопы.
— Немцы нажимают на Г-образный дом, — поясняет он.
— И прекрасно, — вырвалось у меня.
— Нечего сказать — «прекрасно». Гогоберидзе убит! — кричит комбат, негодующе глядя на меня.
Гогоберидзе… Перед глазами возникает знакомый сержант-кавказец, но лица его уже не помню. И становится стыдно, как это я забыл.
— Но мы бы так не сдали домину, — продолжал комбат.
В голосе его звучит укоризна: знаем, мол, ваши штабные штучки. Впрочем, он ведет себя как гостеприимный хозяин. Приказывает подать ужин, и, конечно, с водкой. Очень хочется выпить — весть о смерти Гогоберидзе тяжело легла на душу.
— Помянем покойника, — говорит комбат, разливая водку.
Я отказался. Мой хозяин мрачнеет. Думает, верно, рисуюсь. Мрачнеет, но и сам не пьет. Ужинаем молча и расходимся. Я на наблюдательный пункт, он в роты.
На НП начальник штаба полка капитан Дятленко спорит с командиром из артиллерийского полка. Дятленко просит дать огонька, артиллерист отказывается, уверяя, что уже истрачен один боекомплект, надо беречь снаряды: когда подвезут новые через Волгу — неведомо, а так можно и ни с чем остаться. Я вмешиваюсь, и это решает спор в пользу начальника штаба. Артиллерист сердито кричит по телефону. Как рачительный хозяйственник, он бережет каждый снаряд, зная, что огонек всегда пригодится, а пехотинцев считает страшными транжирами.
