Эта первая встреча с Лазарем Гринвальдом-Мухо глубоко запала мне в душу. С того дня я подолгу думал о нем, о наших товарищах по ту сторону фронта, об их опасной, мужественной борьбе. И даже не предполагал, что их судьба станет вскоре моей судьбой.
Вторая встреча с Лазарем Васильевичем произошла летом 1920 года, а со следующего года он больше в тыл врага не ходил, был переведен в особый отдел Западного фронта, стал работником военной разведки, затем чекистом, пограничником. Долго служил в Белоруссии, и здесь нам приходилось часто встречаться и сотрудничать.
В 1938 году Лазарь Васильевич с отличием окончил Военную академию имени Фрунзе, и в годы Великой Отечественной войны наши пути несколько разошлись: я руководил партизанами и подпольщиками в тылу оккупантов, а Гринвальд-Мухо командовал стрелковой дивизией на фронте.
В январе 1963 года я проводил славного боевого друга, гвардии полковника в отставке, кавалера многих орденов в последний путь. Его светлый образ незабываем, он из тех людей, которые не просто мелькнут на дороге жизни, а резко, активно вторгаются в твою судьбу, самим своим появлением, обаянием своей личности настраивая тебя на крутой поворот биографии, на смелое, бескомпромиссное решение. И такое решение я вскоре принял. А пока, после первой встречи с Лазарем Васильевичем, продолжал участвовать в оборонительных боях на Западном фронте.
В конце декабря 1919 года я находился в роте, стоявшей в деревне Жартай, которой командовал Ильин. Кто-то из местных жителей передал мне запечатанный конверт без адреса. Я прочитал письмо. Оно было от польского офицера. В издевательских выражениях он ставил в известность красное командование, что намерен со своими уланами встретить Новый год в деревне Жартай и потому повелевает "хлопам" убраться из нее подобру-поздорову.
Я показал письмо Ильину. Мы оба много чего навидались на войне, достаточно хорошо изучили повадки белополяков, но с подобной наглой выходкой сталкивались впервые. Комроты прочитал офицерское послание бойцам и спросил их:
- Проучим панов, товарищи?
- Проучим! - раздались голоса.- Пусть только сунутся, врежем им по первое число!
Вскоре мы с Ильиным прошли по всем нашим позициям и огневым точкам. Местность подсказала нам, что противника надо ждать только со стороны сосняка, подступающего к болоту. С юга деревни протекала небольшая речушка с топкими берегами, очень быстрая, отчего даже в лютый мороз она покрывалась льдом лишь по краям, да и то ненадежным. Через речку был мост, близ него, на мельнице, у нас находилось пулеметное гнездо. Мы решили организовать полякам целую систему засад, превратить деревню в смертельную ловушку для обнаглевших врагов.
Накануне Нового года рота была скрытно выведена из Жартая. В деревне мы оставили небольшую группу красноармейцев, которые должны были открыть огонь по неприятелю и отойти в лес на север, чтобы перерезать дорогу в соседний Селец. На опушке леса мы посадили в засаду стрелковый взвод. С еще одной группой бойцов я занял прогон в деревню Жартай. Кругом намело много снегу, и нам пришлось потрудиться, оборудуя надежную позицию для станкового пулемета.
Морозная ночь тянулась невероятно долго. Неприятель не появлялся, и все мы уже мысленно ругали себя, что поверили письму. Я уже мечтал, как утром вернемся мы в теплые избы, согреемся кипяточком, поедим вареной картошки, а может, и блинами хозяйка угостит по случаю новогоднего праздника.
Но вдруг перед рассветом с позиции первой группы раздались выстрелы. Они все удалялись от нас, и мы поняли, что согласно плану бойцы заманивают белополяков в лес, к пулеметной засаде. Так и произошло. Подпустив улан поближе, пулеметчики открыли огонь. Враги сразу же повернули и понеслись к мосту. Только первый их десяток проскочил на ту сторону, как сразу же был скошен пулеметными очередями с мельницы. В кавалерийских рядах стало твориться нечто невообразимое. Быстро скачущую конную лавину и днем-то нелегко повернуть назад, а в предрассветных сумерках, под убийственным огнем засады, на узком мосту это сделать просто невозможно. Образовалась свалка. Уланы давили друг друга, падали с конями в реку, проваливались под лед, тонули.
Некоторым всадникам удалось, однако, развернуться. Они поскакали по деревенской улице, ведущей к прогону, тут заговорил наш пулемет. И вновь повторилась паника, свалка, столпотворение. Мало кому из конников удалось вырваться из деревни живым.
Над Жартаем взошло бледное зимнее солнце и осветило всю картину - трупы коней и кавалеристов, истоптанный копытами, забрызганный кровью снег.
Таким был мой последний памятный фронтовой бой в гражданскую войну.
В феврале 1920 года командир батальона Нехведович спросил меня, согласен ли я пойти в тыл врага организовывать партизанские отряды.
Я глубоко уважал Нехведовича, и его предложение меня тронуло.
- А справлюсь? Там ведь не фронт, совсем другое...
- Справишься. В партизанских отрядах воюют простые деревенские парни. А у тебя и у меня военный опыт. Можешь кого-нибудь еще предложить?
Я подумал и назвал Курзина, Жулегу и Рябова.
Нехведович одобрил мой выбор, спустя некоторое время поговорил с этими товарищами в отдельности, и мы стали ждать вызова, готовясь к предстоящей новой и рискованной работе.
Но одной моральной подготовки мне показалось мало, и я стал временами отпрашиваться у командования в разведку по ближним тылам противника. Тогда-то и произошла моя последняя встреча с атаманом Семенюком. Собрав сведения об укреплениях противника на Борисовском направлении, я и Петр Курзин возвращались в полк, осторожно приближаясь к линии фронта. На пути у нас лежала родная деревня Семенюка Селище, ее следовало обойти, как обходили мы все населенные пункты, но Петр упросил меня изменить этому правилу. Причина у него была из ряда вон выходящая, а у меня не хватило духу отказать ему.
Петр был давно влюблен в сестру атамана, и она отвечала ему взаимностью. Как они ухитрялись любить друг друга, находясь в противоположных лагерях, по разные стороны фронта, одному богу известно. Тем большего уважения заслуживало их глубокое чувство, так несвоевременно вспыхнувшее. Конечно, я шел на риск и нарушение правил войсковой разведки, но фронтовое товарищество тоже чего-то стоит.
Мы вошли в деревню, убедившись предварительно, что неприятеля в ней нет. Курзин отправился к своей возлюбленной, а я приютился в соседней хате у бедняков, сочувствовавших Красной Армии. Спрашиваю хозяина:
- А что, сам атаман частенько наведывается домой?
- Когда как,- отвечает.- После хорошей поживы обязательно прискачет с телохранителями, день-другой поколобродит - и опять исчезнет.
