Как странно! Когда говорят, что чего-то нельзя делать, безумно хочется сделать именно это. Невольно мои глаза все время обращались к канделябру, пока Аграфена не взяла меня на руки и не прижала мою голову к своей груди. К счастью, они не нашли драгоценностей, которые пригодились потом — их продали, а деньги пошли на еду и на сено для коровы. Правда, мама и Аграфена нередко вовсе не ели. Мама говорила: «У нас хотя бы есть корова, и у детей есть молоко».
Не хватало всего. Нам выдали карточки, и мы должны были выстаивать длиннющие очереди и покупать то, что оказывалось в магазине на тот момент. Однажды Аграфена попросила меня занять место в очереди, пока она будет заниматься другими делами, и дала мне карточки. Я стояла в очереди довольно долго и вдруг заметила, что в руке у меня больше нет карточек! Это было очень серьезно. В отчаянии я обшарила свою одежду и землю вокруг меня, но карточки пропали. Я разрыдалась. Все в очереди понимали, какое со мной стряслось несчастье.
Когда вернулась Аграфена, она сразу поняла, что делать. Идя вдоль очереди, она говорила: «Кто взял карточки у моего ребенка? Признавайтесь, именем Нашего Отца Господа Бога, Который видит все на земле и накажет грешника, взявшего карточки у маленького ребенка! Вы видели, кто взял карточки?»
И действительно, в конце концов кто-то указал на одного мужчину. Он смущенно вернул наши карточки и быстро скрылся. Аграфена очень сердилась на меня: «О чем ты только думала? Почему не следила за карточками?» Я так была рада возвращению карточек, что совсем не возражала и не защищалась.
Мама больше не была той красивой, хорошо одетой женщиной, к которой я привыкла; на ее бледном лице появились морщинки, она очень похудела. Однажды я смотрела, как она стояла перед зеркалом и пыталась расчесать и уложить свои чудесные светлые волосы. У нее ничего не получалось, и в конце концов она бросила это занятие и надела платок. И тут я почувствовала прилив любви к ней и беспокойства за нее — я начала понимать, что и она уязвима.
Иногда мама и Аграфена, уходя в город, чтобы что-нибудь продать и купить, оставляли меня приглядывать за младенцем. И хотя сестренка была хорошеньким и забавным существом, я ненавидела с ней оставаться и порой серьезно обдумывала, не выбросить ли ее в кусты или обратно туда, откуда она предположительно появилась, — на капустную грядку.
Отец и старший брат Анатолия уехали из города, но сам он, его сестра и я продолжали играть в «птиц» и кувыркаться в сене. Мы даже устроили гнездо на вишневом дереве. На фоне важных политических событий, таинственных появлений и исчезновений мужчин наших семейств и постоянных тревог матерей о том, как прокормить детей и что со всеми нами будет дальше, у нас было беззаботное счастливое детство.
Вскоре, однако, пришло известие от отца. Он просил маму приехать с семьей к нему в Москву. Мама и Аграфена приложили героические усилия, чтобы достать необходимые документы, продать имущество и таким образом выручить деньги на поездку и получить места в поезде. Поезда ходили не по расписанию, иногда и вовсе не ходили, а если вдруг отправлялись, то их брали штурмом. Тем не менее эти две женщины сумели все удачно устроить, и мы собрались в дорогу.
Анатолий очень расстроился и хотел получить гарантии, что останется навсегда моим «мужем». Хотя мы теперь расставались, он пообещал когда-нибудь меня отыскать. Я, вероятно, не отреагировала на это с достаточным энтузиазмом, потому что он так расстроился, что выпал из нашего гнезда на дереве и его увезли в больницу. Вернулся он оттуда с эффектным бинтом на лбу. Это произвело на меня такое впечатление, что я разрешила ему всегда быть моим мужем.
Поспешное обещание! Много лет спустя, выйдя замуж, я вспомнила Анатолия и, к немалому своему удивлению, ощутила легкое чувство вины. Но я никогда его больше не видела и ничего о нем не слышала.
Ранней осенью 1922 года вместе с несколькими другими семьями мы ехали в товарном вагоне — это был единственный способ добраться до Москвы. Хорошо еще, что нам разрешили взять с собой вещи. В вагоне не было ни столов, ни скамеек, только вдоль стен были наскоро сколоченные полки, на которых люди спали или складывали вещи. Чемоданы и ящики заменяли мебель — кровати, столы, стулья. Моя маленькая сестра спала в одном из ящиков, мама, Аграфена и я — на полу. Еду готовили прямо в вагоне на керосинках.
Иногда поезд останавливался и часами стоял в чистом поле. Мы открывали дверь и выпрыгивали наружу — размяться и подышать свежим воздухом. В вагоне были и другие дети, я играла с ними в мяч или просто бегала, не обращая внимания на окрики взрослых: «Не убегай далеко!», «Не отходи от поезда!», «Немедленно вернись!».
Иногда поезд стоял у пшеничного или картофельного поля, и люди старались выкопать побольше картофеля и собрать зерна. Еды было мало. Когда же поезд останавливался на какой-нибудь станции, мама посылала Аграфену купить хоть что-нибудь из съестного. Трудно было представить себе, что мы едем по Украине, совсем недавно еще богатейшему краю. Везде были следы разрухи, принесенной Гражданской войной. Все, с кем мы разговаривали, рассказывали печальные истории. И не было хлеба...
Сбившись вместе в товарном вагоне, мы ехали навстречу неизвестности. Прошло три дня, пять, шесть... В набитом вагоне воцарился дух известного товарищества. Все здесь много выстрадали и многое потеряли. Наши попутчики очень хорошо относились к моей матери и, кажется, ее жалели. «Подумать только! — качали они головами. — В такое время завести ребенка!»
Аграфену так не жалели. Они, наверно, думали: «Ну, она крестьянка, ей не привыкать». А я ее очень жалела. Я считала ее своим самым надежным источником силы и поддержки. А в том, что Бог хранит мою мать, я не была уверена, потому что никогда не видела ее молящейся. Мама казалась слабой, ранимой и одинокой, так волновалась о маленькой сестренке...
В конце концов дней через десять или больше мы все же добрались до Москвы, где нас встретил отец. Мама упала к нему на грудь и разрыдалась. Путешествие закончилось. Мы выжили!
Отец привез нас в двухкомнатную квартиру своей старшей сестры. Тетя Соня жила с мужем и десятилетним племянником. Мне велели быть поосторожнее, потому что мальчик «трудный». Для меня это значило «сумасшедший». Аграфена уже мне говорила, что странное поведение — признак того, что дьявол овладел телом и душой человека. Я не осмеливалась к нему и приблизиться! Спать разместились, где смогли: на диванах, на креслах и на полу. Сестренка осталась в своем ящике.
К счастью, здесь мы пробыли недолго. Тетя Соня и мой отец не были близки; она явно не радовалась неожиданному вторжению родственников. Аграфену отправили в деревню навестить семью, и я впервые осталась без нее, в состоянии постоянной скрытой паники.
