С противоположной стороны вздымался на пол неба перевал, куда весной улетит твой Федор. На роду у тебя, родной, видимо ждать написано. Вот он превал перед тобой - вечность ожидания впереди...
Федор держался хорошо. Встал на колени, сказал: "Прощай, Дик..." поцеловал в глаза и встал в стороне. Большие круглые слезинки, словно бусы, катились по щекам, губам, висели на ресницах и носу. Он не шевелился. Стоял, смотрел на собаку и беззвучно плакал.
Больше никто не подходил...
Подошел я. Опустился рядом и впервые в жизни положил свою ладонь на широкое темя.... Прощай Дуся, прощай друг.... лучший из друзей...
Трубилин вытащил из-за пазухи бушлата Стечкина. Дал три раза в воздух....
Темир монотонно тянул любимую Дусину песнь...
Он-то всегда пел ему одну и ту же.... Это когда только до печенок проймет, выкрутит изнутри, согнет, сожмет до боли в груди, вот только тогда начинаешь по сторонам смотреть, да других замечать, да внимание обращать что они делают, говорят, что поют...
***
Ранней осенью 1994 г. приехал я в Воронеж. Остановился на квартире у большого русского писателя Ивана Ивановича Евсеенко. Дружная семья. Литература, музыка. Полный дом кошек....
Меж делами ходил по музеям. Там они - не в пример нашим, Луганским.
Топаю раз себе по центру назад - на Ново-Московскую улицу. Вдруг, слышу сзади: "Глебыч!" Поворачиваюсь...
Летит ко мне нечто бритое, в кирпично-сиреневой двубортке. Черный гольфик, такие же штаники, туфельки лаковые, модные. Весь лоском сияет, шиком. Огненным ежиком и золотыми перстнями-цепурами весь горит. Руки вразлетку, губы чуть-ли не трубочкой вытянуты. Вот - меня в этой жизни только бандюки еще не целовали.
Боковым примечаю еще парочку таких же толстолобиков, поодаль, возле припаркованной прямо на тротуаре тонированно-хромированной бэмки.
Подскакивает. Я останавливаю братка протянутой рукой и лучезарной улыбкой: "Привет!".
- Привет!
Как-то поник весь... жмет руку, а в глаза испытующе заглядывает. Чей-то его не обнимают, в щечку не чмокают... А я его не знаю! Не видел ни разу в жизни, и все тут!
- Ты как, Глебыч?! Какими судьбами к нам? Где остановился? Как ты вообще?
Ничего не понимаю... Он определенно меня знает. Начинаю что-то буровить, по контексту вычислять.
Через пару минут клоунады я где-то обмолвился и чувак понял, что его не помнят. Обида в глазах промелькнула.
- Ты че, братела, не признал? Я же Леха! С саперной... Рыжа! Помнишь?
А-а-а! Ну, иди сюда - дай потискаю, кости тебе поломаю, братишка! Прости, родной, совсем башня контуженная набекрень съехала!
Крепко обнялись, начали по новой - что, где, как? Я не сдержался:
- Что, дружище, в движение подался? - И за полу пиджачишки выразительно подергал.
Он смутился.... Началось: "Понимаешь... каждый ищет... жизнь сейчас..." Понимаю. Не надо оправдываться.
Ладно, поехали...
Да, давай!
Сели в БМВ. Мы с Лехой молчали. Братва, гордясь собой, гуняво терла впереди, обильно пересыпая тупой базар своим гуммозным новоязом. Ехали долго. Водила - лихач, но ездит безграмотно. Машину и вовсе не жалеет: то придавит на гашетку под пять тысяч оборотов, то тормозит - что дурной. Передачами дерг-дерг, дерг-дерг.... и так все время! И ведет себя по-хамски: сигналит беспрестанно, из полосы в полосу шорхается; один он на дороге - все ему мешают. Удивить, наверное хочет. Да видели уже, насмотрелись на вас, отморозков.
Приехали. Я Воронежа вообще не знаю. Какие-то спальные районы, многоэтажки вокруг сплошным строем стоят. Унифицированное уродство совдепии, навязанное древнему, красивому городу. Под машинку всех. Города, как рядовые.
Братва стала меж собой прощаться. Культово приобнялись, соприкасаясь щеками и остриженными кеглями. Никак у зверьков переняли моду - так только мандариновые носороги чоломкуются.
Леха, явно смущаясь спутников, подошел ко мне. Триста двадцать пятая завизжав палеными покрышками, черной тенью метнулась к светофору и тут же, не успев на зеленый, вновь сжигая резину, взвыла тормозами. Отдача качнула в обратку и машина, тяжко присев на задние амортизаторы, встала как вкопанная. Хорошая тачка, наездник - дерьмо. Я просиял, кончил полтора раза, и не скрывая сарказма посмотрел на Рыжу. Тот вообще потерялся, бедный:
- Ну, что тут сделаешь - такие пацаны!
Да ну, ясно... какие проблемы?!
Зашли в кабачок неподалеку. Явно для своих. Спутника моего знают, уважают. Уселись в углу. Долго пили, вкусно ели, дошли до темы: "А помнишь..." И тут он говорит.
- А... Федор. Так - земеля же... Знаю...
И рассказал... лучше бы молчал!
***
Чудить Федор начал еще в полку. Со своими залетами дембельнулся уже под лето. По возращении - запил. Предки у него, по словам Лехи, неслабые. Как-то угомонили. Поступил. Женился. Когда вернулся Рыжа, его бывший сослуживец и зема опять захолостел. Но ребятенка они заделать успели. Так побыстрячку...
Жена взяла академ и, не разводясь, рванула, вместе с сыном, от него подальше, назад, в деревеньку под Воронежем.
Пацан вновь заквасил по черному, бросил институт. Родители ничего поделать с ним уже не могли. Леха видел его достаточно часто. Говорит просто завал! Вокруг него вечно отирались какие-то конченые рожи, какие-то немытые, вечно угашенные телки, после и вовсе - алкаши. Парень стремительно опускался в бомжатник. Рыжа утверждает, что он пропил, буквально - за банку чемера, свою "Красную Звезду".
В начале девяностых Федор по пьяной лавочке надумал проведать сына. Принял на грудь, взял пол-литра и поехал на пригородном в деревню жены. С залитых глаз вылез не там и, согреваясь с горла, пошел по пашням. Не дошел....
Взошел из под снега уже весной... Похоронили без помпы. Все...
Я не верил услышанному. Леха сказал:
- На Никольском лежит. Батя ему такой памятник отгрохал....
- Поехали!
- Куда, сейчас, Глебыч... Расслабься...
Угу! Где так расслаблялись. Забыл службу, душара бритоголовая, щассс напомню!
Через пять минут уже тряслись в старой жиге, с шашечками на крыше.
***
Какое оно большое это Никольское кладбище. Пока дошли...
Вижу вдруг - смотрит на меня с черного мрамора Федор. Непривычный такой, в фуражке, в парадке - раз в жизни одевали. Такой молодой, просто зелень. Видно фотографию художнику дали - с учебки. Ну да - одна лычка на погоне, а он при мне уже - старшим был.
Слава тебе, Господи - не пошел со мной Рыжа дальше. Показал рукой издали на памятник, да двинул кого-то своих искать.
Правильно, я же не видел Федора после.... Так и остался он в моей памяти тем несчастным пацаном - на танковом холме.
Крутые предки, говоришь.... Родители.... Мать. Отец.... Простите и Леху, и меня, дурака, за слова, за мысли эти непотребные. Мудрые вы увидели все, в самую бездну души заглянули, саму суть беды прочувствовали... все поняли, все простили...
